Билет в Катманду - [2]

— Входи, входи, — дружелюбно говорил он, распахивая передо мной дверь. — До чего же хорошо снова оказаться дома. Никогда бы не подумал, что в наше время так плохи дела с общественным транспортом… пожалуй, я целый час простоял на остановке, а может быть, и все полтора!

Конечно, это обстоятельство вполне объясняло задержку почтенного эксперта. Странно было другое — что приглашенные им гости начали прибывать лишь к трем часам, тогда как я отчетливо помнил, что мистер Транберт приглашал всех к двум. Миссис Хайфилд, кстати сказать, так и не пришла в тот день — потом выяснилось, что мистер Транберт попросту забыл ее пригласить. Рассеянность, столь часто встречающаяся у людей незаурядных!..

Наконец собрались все приглашенные — пять или шесть юношей и девушек примерно моего возраста и такого же, то есть чрезвычайно незначительного, общественного положения. Пока заваривался чай, мистер Транберт изъявил готовность ознакомить нас с той самой коллекцией итальянских фотографий, о которой он говорил мне в четверг, и, разумеется, мы все с радостью последовали за ним.

Фотографии в простых, скромных рамках висели на стенах в комнате, которую мистер Транберт любовно называл своей студией. Вероятно, когда-то это действительно было так, но, как вы помните, мистер Транберт уже долгое время не использовал ее по назначению, и студия успела естественным образом захламиться.

На первой же черно-белой фотографии я увидел довольно симпатичного молодого человека в вельветовой куртке, беззаботно улыбавшегося и подкручивавшего ус. На голове у молодого человека был берет с длинным пером.

— Великолепный кадр, — скромно произнес мистер Транберт. Фотография действительно была очень хороша.

Следующий портрет изображал того же самого молодого человека, но теперь он подкручивал уже не правый, а левый ус; на голове же у него была соломенная шляпа.

— Взгляните только, как дивно Роверини выбирает ракурс, с каким совершенством он наилучшим образом запечатлевает каждую модель. — И мистер Транберт обратил наше внимание на третью фотографию. Здесь молодой человек был запечатлен обнаженным до пояса, но зато в огромной шляпе-сомбреро.

Должен признать, слова о «каждой модели» меня немного смутили. Я совершенно ясно видел, что для всех трех фотографий позировал один и тот же человек. Вероятно, рассудил я, мистер Транберт специально поместил эти портреты вместе; таким образом он подчеркивает какие-то особенности, тонкие черты, незаметные для новичка вроде меня, но очевидные для истинного ценителя.

Я осмотрел другие фотографии, и клянусь вам камерой-обскурой великого Леонардо, клянусь великой троицей — Дагерром, Ньепсом и Тальботом — что из каждой рамки на меня смотрел все тот же нахальный молодой человек с усиками! На каждой фотографии он был в другой шляпе, здесь можно было увидеть головные уборы чуть ли не всех народов мира, а на фотографии, которую мистер Транберт назвал «Дама с веером», он был в дамской шляпке с вуалью, причем через вуаль отчетливо просматривались дерзко подкрученные усы.

Я был в отчаянии. Чудовищное несоответствие между тем, что я видел, и поведением мистера Транберта сводило меня с ума. Как вы понимаете, только лишь отчаяние и стремление разрешить эту страшную загадку побудило меня вмешаться в лекцию мистера Транберта и спросить, не кажется ли ему, что у великого Роверини было несколько своеобразное отношение к выбору моделей для своих фотографий.

Мистер Транберт очень обрадовался моему вопросу.

— Хорошо подмечено, очень хорошо, — сказал он одобрительно. — Действительно, у Роверини были свои маленькие причуды — это, надо сказать, присуще всем гениям. Если внимательно посмотреть на эту скромную коллекцию, то вы увидите, друзья…

Эффектным жестом мистер Транберт предложил взглянуть на скромную коллекцию повнимательнее.

— Маэстро Роверини никогда, ни разу за свою долгую жизнь, не фотографировал одну и ту же модель дважды. О нем говорили, что если с первого же раза фотография выходила неудачно, то он уничтожал ее и не пытался воспроизвести. Конечно, на самом деле все было не совсем так…

Что было дальше, я плохо помню. Рассудок мой помутился. Оживленный голос мистера Транберта звучал словно бы из ужасной дали. Почти ощупью, опасаясь наткнуться на что-нибудь и упасть, я выбрался из студии. Через несколько минут я уже бежал вниз по лестнице, и перед глазами моими плясал непристойно ухмылявшийся молодой человек в тяжелой шапке русских царей, увенчанной драгоценным крестом.

После моего позорного бегства прошло десять лет. Я переехал в другой город, страшно разочаровал своего учителя, перейдя на цифровую фотографию, приобрел некоторую известность и — к большому моему облегчению — больше не встречался с мистером Транбертом. Мне кажется, я бы умер на месте, едва увидев его.

Не могу сказать, что мы совсем потеряли друг друга из вида. Я, по крайней мере, время от времени находил в престижных журналах статьи о мистере Транберте, а иногда и его собственные рассуждения о выдающихся фотографах прошлого. И хотя, как и прежде, его статьи были написаны превосходным языком и могли бы произвести неизгладимое впечатление даже на совершенно чуждого фотографии человека, я не мог заставить себя прочитать хотя бы одну из них.