Билет на бумажный кораблик - [60]

Я изумленно посмотрела на него. Шкипер невозмутимо разглядывал покрытую трещинами стену. Чуть погодя сказал:

– Я тут оставаться пока не могу, сама понимаешь. Со мной поедешь?

– К-куда?

– Куда хочешь. Хочешь – в Америку, хочешь – в Австралию, хочешь – в Париж.

– Ты в Америке живешь?

– В Италии. Но ты сможешь жить, где тебе захочется. Так как?

Я молчала. Затем осторожно сказала:

– Шкипер, я не знаю. Подожди, не гони. Мне подумать надо.

– Думай, – согласился он. Встал. – Жиган тебя отвезет.

Я тоже встала, вышла в прихожую, где уже было темным-темно, на ощупь нашла сумку. Шкипер стоял в дверном проеме, в темноте я видела только его силуэт.

– Пока. – Я взялась за дверную ручку. Он не ответил. Я открыла дверь и, не оглядываясь, вышла на пустую лестничную клетку.

Ребята курили внизу, около машин. При виде меня они переглянулись, но никто ничего не сказал, а Жиган не торопясь подошел к своему джипу и открыл переднюю дверь. Я села; глядя в окно, сказала:

– Домой.

За окном машины темнел вечерний город. Было душно, со стороны Орехово-Борисова шла гроза, сизая туча уже обложила сады Коломенского и угрожающе посверкивала всполохами молний, но ни грома, ни дождя еще не было. Порывы ветра трепали чахлые тополя вдоль дороги, выворачивали наизнанку их серые от пыли листья. Глядя на них, я думала о том, что совсем скоро, может быть, завтра, уеду в Крутичи, к Маруське и буду сидеть на прогретой солнцем поляне, обняв руками деревянного Перуна. И все пройдет.

Жиган вел машину молча и, только сворачивая на Таганку, сказал:

– Дура ты, мать.

Возможно, он был прав. Но мое горло сжимала такая судорога, что больно было дышать, и я не смогла ничего ответить ему. В полном молчании мы въехали в мой двор. Жиган проводил меня до квартиры и, не прощаясь, запрыгал обратно по лестнице.

Я открыла дверь одновременно с первым ударом грома, с досадой вспомнив, что в квартире никого: Жозе уже второй день гостил в общежитии университета Лумумбы у земляков. Темную квартиру осветила, ярко блеснув на крышке рояля, мертвенная вспышка молнии, и тут же снова потемнело. Мне стало страшно. Я бегом пролетела по всем комнатам, зажигая повсюду свет, и чуть не закричала, когда в комнате Жозе меня снова встретила молния и в ее свете в лицо мне оскалился со стола Огун. Воистину, встреча с неудавшимся покойником расшатала мне нервы.

– Отче наш, иже еси на небесех… – пробормотала я молитву, спешно покидая владения Огуна и прячась на кухне. Там уже дождь заливал водой подоконник открытого окна, и капли звонко шлепались на пол. Я захлопнула створки, села за стол. Мельком увидела свое лицо в круглом зеркале на столе и поняла, что в ресторан на работу не поеду точно.

Да, решено. Завтра же – к Маруське. Близится Иван Купала, самые травные дни, и мы с утра до ночи будем бродить по лесу и дальним лугам, собирая в безразмерные сумки нужные травы и цветы. Перун ждет меня в зеленом сумраке ветвей, а за ним поблескивает темная вода лесного бочага, в которую так зябко входить на рассвете, когда она покрыта розоватым киселем тумана. Снова будут короткие летние ночи, круглая луна над лугом, ее насмешливый лик, отражающийся в бочке с водой у крыльца. Будут стремительно проносящиеся июльские грозы, после которых так свежеет воздух и так весело шелестит мокрая листва в яблоневом саду. Будет одуряющий запах столетней липы под окном дома, и мы с Маруськой будем собирать золотистые соцветия, взобравшись по корявым ветвям почти на самую макушку. Будет земляника в банке, грибы в огромных корзинах, покрытые прошлогодней хвоей и комочками земли, скрип колодезного вала, сочащийся каплями сруб, ледяная вода, плещущая на босые ноги… И я все забуду. Забуду, как всегда.

Гром за окном ударил так, что задрожали оконные стекла, а я невольно подпрыгнула на табуретке. И тут же раздался звонок в дверь. Я вскочила, прижимая кулаки к груди, перепуганная и растерянная. Пугаться, впрочем, было совершенно нечего, звонить в дверь могли соседи, клиенты, Милка… Но сердце бухало, как молоток, и я долго не могла справиться с замком. Когда же наконец мне это удалось, я осторожно приоткрыла дверь. Затем распахнула ее во всю ширь и сказала:

– Вот так я и знала.

На пороге стоял Шкипер. Волосы и рубашка на плечах у него были мокрыми.

– Пешком с Каширки пришел?

– Зачем? Приехал… Поливает сильно, вымок, пока от машины дошел. – Он смерил меня спокойными серыми глазами, чуть усмехнулся: – Впустишь, или как?

– Заходи, Лазарь воскресший… – У меня мгновенно пропала паника. – Чего тебя принесло? Обещал ведь подумать дать.

– Ну, обещал… – Он пошел вслед за мной на кухню, по пути подцепил с крючка в ванной полотенце, начал вытирать голову. – А потом посидел, посоображал… Кто тебя знает, до чего ты тут одна додумаешься.

– Есть хочешь?

– Хочу.

– Тьфу, хоть бы раз отказался… – проворчала я, вспомнив, что в доме, кроме пачки макарон, нет ничего. – Рожки будешь?

– Давай.

Пока я сердито гремела кастрюлей, варя макароны, Шкипер залез в холодильник, открыл морозилку, порылся там, засыпая пол снежными комками, и извлек на свет божий четыре мерзлые, сморщенные сосиски.