Билет на бумажный кораблик - [55]

Я так никогда и не узнала, что произошло между Жиганом и Марией: Мануэл молчал, допрашивать Жигана было еще более бессмысленно. Шубу я, подумав, продала Милке, деньги вернула Жигану, он взял – явно лишь только для того, чтобы я отвязалась. И больше у меня он не бывал.

Мануэл вскоре окончательно перебрался в мою комнату. Я не возражала: мне было с ним хорошо. Понемногу я привыкла к красоте совершенного темного тела, к мощным рукам, каменному торсу, гладкой, упругой, словно каучуковой, коже, к тому, что во сне Мануэл разговаривает на своем языке и что он храпит, когда спит на спине. Храп этот напоминал грохот океанского буксира, я, ругаясь, пыталась перевернуть Ману на бок, но это было все равно что ворочать без домкрата тот же самый буксир. В конце концов я нашла идеальное решение: нужно было просто слегка пощекотать Мануэла под мышкой. Щекотки он боялся страшно, тут же просыпался, безропотно переворачивался на другой бок и спал дальше. Больше всего он любил, засыпая, положить меня сверху, на себя, как одеяло, – и я со всеми удобствами спала на широченной, мерно вздымающейся груди. Утром Ману всегда просыпался раньше меня, и я сквозь сон чувствовала горячую ладонь на своем животе и слышала хрипловатый шепот:

– Белая девушка, я тебя люблю…

– А я тебя нет… – ворчала я. – Дай поспать, черный садист…

Но если Мануэл не спал сам, то и мне житья не было. Занятия любовью по утрам он считал самыми плодотворными, и отвязаться от него было невозможно. На все мои охи, вздохи, ругань и проклятия он неизменно улыбался, показывая идеальные ровные зубы, и нежно повторял:

– Я тебя люблю!

По его мнению, эта фраза снимала все проблемы. Но заявленная любовь не мешала Мануэлу время от времени исчезать из дома. Иногда его не было день, иногда – три, иногда – две недели. Сначала я беспокоилась и допрашивала Жозе. Тот смущенно улыбался, говорил, что сам ничего не знает.

– Но на лекциях он был?! – волновалась я.

– Был… – Жозе прятал глаза.

– А потом куда делся?

– Сандра, я не знаю.

В конце концов я выругалась непечатным текстом и оставила в покое Жозе, который совершенно не умел врать. Было ясно, как белый день, что я – не единственная любовница Ману, но меня это почему-то мало огорчало. Тем более что рано или поздно Мануэл объявлялся – всегда голодный, с виноватой физиономией и охапкой цветов. Пару раз я вяло попробовала устроить скандал, но получилось плохо, хотя Мануэла мои вопли явно позабавили.

– Несчастная твоя жена будет, – сказала я после одной из этих попыток.

Ману беззаботно отмахнулся:

– А я женюсь на тебе.

– Оч-чень нужна такая радость!

– Почему нет? – пожал он плечами. – Мы уедем в Бразилию.

Я недоверчиво посмотрела на него. Мануэл улыбался, но говорил, похоже, серьезно. Я растерялась:

– Ты что, предложение мне делаешь?

– Да.

В этом был весь Мануэл: просить руки и сердца после того, как неделю болтался неизвестно где, прекрасно зная, что этот раз – не последний. Я села на табуретку и начала хохотать.

– Почему ты смеешься? – обиделся он. – В Рио тебе понравится. Ты любишь море?

– Не знаю. Никогда не видела.

– Тебе понравится, я знаю! Летом поедешь со мной на каникулы, я тебя познакомлю с отцом…

– Нет, Ману. – Я встала, погладила его курчавую огромную голову. – Никуда я не поеду. Мне здесь лучше.

Он задумался. Наморщив лоб, заявил:

– Ну, тогда я тут останусь. Мне тоже здесь лучше.

Но тут уже мы захохотали вдвоем. Нет, положительно, с Мануэлом ни о чем нельзя было говорить серьезно!

Наверное, в моей голове с рождения сместился какой-то винтик, полностью атрофировавший чувство ревности. Я беспокоилась только о том, чтобы Мануэл не вляпался в какую-нибудь историю, в которой капоэйра не поможет, и еще боялась, что он подцепит у своих девок какую-нибудь болезнь и посадит ее мне. Поэтому я время от времени проверяла карманы Ману на предмет наличия презервативов. К счастью, запас этого добра у него не переводился.

– Сумасшедшая баба, и больше ничего! – негодовала Милка, явившись как-то ко мне в гости и с возмущением наблюдая, как я вожусь с разросшимся «венериным волосом», рассаживая его по горшкам. – Что у тебя в голове, милая, мужик шляется, а она кактусы пересаживает!

– Это папоротник…

– Да хоть ананас! Слушай, дашь отросток потом, в конторе посажу… Я говорю, что он у тебя так и будет всю жизнь, как это самое в проруби, болтаться! Взяла бы хоть раз сковородку да ка-а-ак…

– Отстань. У тебя свой такой же.

– У меня муж-ж! – встала в позу королевы испанской Милка. – Ты что, дорогая, не цыганка, что ли?

Я иронически улыбнулась. Милка плюхнулась в кресло и засмеялась:

– Тьфу, забываю все… Да-а, тебя любой бы из наших с радостью взял. Красота – хоть гарем на стороне имей, жене Александре дела никакого.

– Да не люблю я его, вот и все.

– А я Кольку обожаю прямо! – закатила глаза Милка. – Но все ж таки свой мужик, личный, обидно как-то… Кормишь-кормишь засранца – а он все налево рулит.

Я не стала с ней спорить. У Милки к двадцати двум годам было вполне сложившееся мировоззрение, к тому же она со дня на день должна была родить, и портить ей лишний раз нервы мне не хотелось. Прерогатива в этом вопросе принадлежала блудливому супругу, который второй месяц не появлялся дома.