Билет до Гавгамел - [30]

В моей душе была тайна, которой я ни с кем не хотел делиться. Она поселилась во мне в детстве, была моим утешением. С того случая зимой, в дощатом шалаше в саду, когда я читал свои записки в потрёпанной школьной тетради в клетку, сделанные летом мимоходом. Я нашёл ответ на постоянно мучивший меня вопрос: как сохранить то, что было дорого в прошедшем?

Я завёл тайком тетрадь, куда стал записывать свои впечатления. Отмечал день, час, даже минуты, когда делал очередную запись, будто надеялся остановить время. Чаще это были пустые строки о том, что делал утром и вечером, с кем играл, какую оценку получил по биологии или по математике, с кем поругался и с кем помирился.

Потом меня озарила неожиданная мысль: а что если попробовать написать серьёзный рассказ?

Первый рассказ «Прогулка в лес», в котором я живописно, как мне казалось, описал встречу с гадюкой в нашем ближнем лесу, я сразу же отправил в Москву. Из редакции известного в то время журнала мне прислали короткое письмо с сообщением, что рассказ мой получен и будет прочитан. Я радовался письму так, как будто моё творение уже напечатали. Рассказ прочитают. Возможно. В самой Москве!

Пусть то моё первое серьёзное сочинение осталось непризнанным и исчезло бесследно – я помню каждую строчку, потому что, когда писал, снова вживую, по-настоящему переживал ту ужасную встречу в лесу с гадюкой. Она бесшумно и коварно выползла из-под куста метельника, где было сыро и мрачно, на тропу прямо мне под ноги. Я знал уже тогда, что змея не нападает на человека первой, но что было именно у этой на уме? Может, её уже кто-то обидел там, в кустах, и она готова за того «кого-то» отомстить мне? Она шипела и нервно дёргалась.

Раздумывать было некогда. Я схватил сухую палку с рогатиной на конце и воткнул её в землю, зажав рогатиной голову змеи. Гадюка начала бешено извиваться и бить хвостом по траве, задевая мои дрожащие ноги. Потом вдруг притихла. Я решил, что она сдохла от пережитого страха. Успокоился сразу и, выдернув палку, подвесил змею на рогатину, намереваясь принести её в село, похвастаться необычным трофеем перед Антоном Щегловым. Ему о таком подвиге и не мечталось. Я поднял змею над головой, и она вдруг встрепенулась, резко дёрнулась, сверкнула чёрной молнией в лесном полумраке и, соскочив с рогатины, полетела мне на голову. Я метнулся в сторону и только чудом избежал соприкосновения со змеей. Она ужасно зашипела в траве у меня под ногами, наверняка намереваясь жестоко отомстить мне. Я бежал из леса, не чуя ног под собой. (Сейчас уже могу признаться в этом, в памятном рассказе я, естественно, умолчал о позорном бегстве. Там она трусливо уползала от меня в кусты).

Может, для детского журнала моё творение оказалось тогда чересчур ужасным?

Вдохновлённый полученным ответом, я взялся за сочинительство стихов. Прозу-то я уже постиг. С ходу написал, сидя у окна, с натуры стихотворение о зиме:

Метался сильный ветер

Со свистом в проводах,

Всё в окна дуть он метил

И попадал всегда.

Метель же ещё злится

И воет за окном,

Озябшая синица

Стучится ко мне в дом.

Послал в «Пионерскую правду» с припиской: «Побыстрее напечатайте!» – вдруг не догадаются это сделать. Мне ответили, что «возможно, стихотворение будет опубликовано в одном из очередных номеров».

Не опубликовали.

Рук я не опустил. В марте – уже наступила весна – написал стихотворение о прилете в село грачей. Начиналось оно со строки: «Сидит на дереве гарач…» У нас в селе грачей называют «гарачами» – откуда мне было знать их правильное наименование? В стишке была замечательная фраза: «А мать-грачиха, словно врач, над гнёздышком летает». Отправил в «Пионерскую правду». Ну теперь-то, думаю, никуда не денутся, они же там, в Москве, никогда не видели, как грачи гнёзда вьют. Стал ждать. Дождался. В одном из номеров на четвёртой странице увидел карикатуры на детские стихотворные опусы, среди которых узнал «свою»: над гнездом грача порхает крылатый врач в шапке с красным крестом и с чемоданчиком в лапах. Я бросился писать ответ в редакцию, что сравнивал грача с врачом не из-за рифмы, а из-за сходства в заботе о детках малых (когда я сочинял стихи о грачах, был простужен и ко мне приходил детский врач). Но вовремя остановился.

Со стихосложением было покончено. А вот с прозой дело затянулось. Уже обучаясь в старших классах, я отправлял в разные журналы свои сочинения, и каждый раз у редакций находился очередной убийственный аргумент для отказа. «В рассказе о сельской жизни не вскрыты социальные проблемы, не видна роль комсомольцев и местного партийного комитета. Они что, равнодушны к проблемам села?» Я поправил и послал рассказ снова. Мне ответили: «Рассказ излишне политизирован: при чём тут комсомольцы и партком? Вы же пишете о жизни обычных сельчан». Пока я корректировал текст, с неба свалились постперестроечные времена, комсомол и партия были уже не в почёте.

У Паустовского я нашёл любопытную мысль о писательстве: нет в мире работы более увлекательной, трудной и прекрасной. «Может быть, поэтому мы не знаем ухода, бегства от этой профессии». Паустовским я зачитывался. Многие фразы из «Романтиков» знал наизусть, а в его рассказы о Мещерской стороне погружался словно в сладкий омут, откуда часами не мог выбраться. Вот тогда в моей душе укрепилось тайное желание: научиться писать так же выразительно, сдержанно, волнующе, чтобы другие, читая написанное, переживали то же самое, что и я.