Биг-бит - [30]

Отчим глубоко затянулся «Шипкой», не подозревая, что через десять-пятнадцать лет в этих болгарских сигаретах обнаружат вещество, способствующее импотенции. Он захотел зайти к Ксении Васильевне на чай. Для этого, конечно, нужно было возвратиться в свою комнату и натянуть на себя тренировочные штаны грязно-синего цвета. Рубчатую майку он решил оставить как есть, она вполне белая с вылезающей из-под воротника седоватой щетиной. Отчиму казалось, что соседка не может сейчас заснуть именно из-за того, что рядом курит такой военный, пусть и в прошлом, мужчина. Она хотела его, и отчим знал, что все женщины хотят его с разной степенью жгучести. И ему приходилось идти им навстречу даже иногда против своего желания, потому что он любил людей и ждал от них того же по отношению к себе.

Соображая, как зайти в комнату тайком, не разбудивши жену и пасынка, отчим уже двинулся по коридору к двери, но в это время из мусоропровода раздалось соблазнительное уханье. Отчим остановился, думая, что у кого-то в трубе опять застряло дерьмо и его оттуда придется выковыривать палками и бранью.

Но мусоропровод ухал как-то осмысленно, будто подавал сигналы. «Ух, ух!» Пауза. «Ух!» — и опять тишина.

— Кто здесь? — спросил тревожно отчим, открывая железный ковш.

— Это ты, Лешек? — раздался из трубы как будто знакомый голос.

— Ну? — обалдел отчим.

Обалдел не оттого, что слышал из глубины человека, а оттого, что его называли по-польски, как никогда не называли в этой холодной и дикой стране.

— Лех, это ты? — переспросил мусоропровод требовательно.

— Ну я, я! Чего надо?

— Ничего, — сказал мусоропровод. — Это тебе надо, Лешек, а не мне. Тебе, золотая голова, а не нам!

— Я сейчас вызову милицию! — пообещал отчим, хотя замечание о золотой голове ему польстило.

«Не только золотая голова, — пронеслось у него внутри. — Но и золотое сердце!»

— Кто со мной говорит?

— А я думал, ты сразу узнаешь, — тяжко вздохнул мусоропровод. Вспомни танго «Кумпарсита», романс «Очи черные», «Брызги шампанского» в джазовой обработке…

— Свинг или степ? — уточнила с тревогой золотая голова.

— Секция медных, большой барабан… и поехали!

— Кинотеатр «Художественный»?! — вырвался у отчима тяжкий стон.

— Тепло!

— Товарищ Рознер?!

— Можешь звать меня просто Эдди, — согласились из мусоропровода.

— Ну, я так не могу! Мне нужно отчество! Чтобы все официально и уважительно!

— А разве у Моцарта тебе интересно отчество?

— Нет!

— А что, большой джаз-банд Эдди Рознера хуже какого-то Вольфганга Амадея?

Отчим замычал и затряс головой.

— То-то и оно, Лешек! Моцарт, кстати, тоже тут.

— Где?

— Внизу, — признались из мусоропровода. — И Бах, и Бетховен, и Соловьев-Седой!

— Бетховен! — застонал Лешек и почти заплакал от собственного бессилия. — Я знаю… Знаю, кто это сделал!

Послышался шум спускаемых нечистот. В трубе что-то сильно просыпалось, и запахло писсуаром.

— Товарищ Рознер! — позвал отчим. — Товарищ Эдди Рознер! Вы живы?

— Это была гнилая капуста, — сказал мусоропровод.

— Вас не запачкало?

— Нет. Упала на Баха.

— Бедный старик! — задохнулся Лешек. — Но от меня-то что требуется? Какова моя задача?

— А вот это тебе решать. Тебе, золотая голова, кумекать и дотенькивать. А потом — как выйдет. Или быть вместе с нами среди капусты, или пить шампанское наверху!

— Я сделаю, — пообещал отчим. — Я уже готов. Можете не сомневаться, товарищи музыканты!

— Ну и ладно, — согласился голос. — Все. Конец связи.

Ухнул железный ковш…

— Товарищ Рознер! — позвал отчим, потому что ему не хотелось заканчивать разговор вот так, не выяснив хотя бы, что, кроме капусты, Баха и группы товарищей, находится внизу.

Но труба молчала. Только ветер внутри ее играл какую-то мрачно-торжественную прелюдию.

Отчим затянулся сигаретой и прижег себе губы, потому что взял ее с зажженного конца.

К Ксении Васильевне он решил не идти и о сегодняшнем происшествии никому не говорить, потому что оно было интимно, то есть принадлежало лишь золотому сердцу, и только ему.

Утром Фет проснулся от настойчивых звонков в дверь.

На побеленном известкой потолке играли яркие тени уходящего лета. Отчим спал в раскладном венгерском кресле, которое скрипело и стучало о паркет четырьмя ножками, словно лошадь, когда он ворочался во сне. Мама лежала рядом на кушетке. Так его родители боролись за половую безопасность и целомудренное поведение внутри семьи.

Звонки не прекращались. Отчим вскочил первым. Седые волосы на голове были всклокочены, под глазами чернели круги, чувствовалось, что прошедшая ночь для него была этапной, определяющей. Чуть не опрокинув желтую глиняную вазу с засохшими цветами, которая стояла на телевизоре «Темп-6», он решительно подтянул трусы. Фет обратил внимание на его напряженный гульфик и какое-то остервенение внутри еще не располневшей фигуры.

Сам встал и в ночной бумазеевой рубашке вышел вслед за Лешеком в коридор.

— Кто? — осторожно спросил отчим, не открывая тяжелую дверь.

— Газовщика вызывали? — раздался из-за двери приятный мужской голос.

У Фета от ужаса подкосились ноги.

— Нет, — пролепетал отчим, очевидно, и сам струхнув.

— Плановая ревизия труб, — сказали из-за двери. — Открывайте!