Библиотека - [8]

"Татьяна любила Онегина. Онегин не любил Татьяну. Ленский любил Ольгу. Онегин застрелил Ленского…" – и все в таком духе. Бессмертный роман Пушкина он раскатал, как блин, на сковородке одной тетрадной страницы, затратив на это три часа напряженного потения. Говорили, что он даже высовывал язык от усердия, когда писал. Еще говорили, что он никогда не стригся и не причесывался, а мылся не иначе как по особому распоряжению декана. Но, как бы то ни было, четверку за сочинение он получил. И потом шесть лет потрясал весь университет своими выходками. Например, Пруткогляд придумал такую штуку: первого апреля расплачиваться в столовой только металлическими рублями. Он заразил этой фенькой весь кампус. Всю последнюю неделю марта кассирша дрожала мелкой дрожью, ожидая очередного нашествия презренного металла, а первого апреля сбрасывала, наверное, несколько килограммов (что только красило ее), таская заранее приготовленные брезентовые мешки с "картавчиками" – монетами с чеканным профилем вождя мирового пролетариата. Тот же Пруткогляд, вконец охренев от теоретической физики и постоянного шума электричек за окном, вышел однажды вечером из общежития с кистью и ведерком черной краски в руках. Он покрасил участок рельса длиной метров тридцать и с чувством честно выполненного долга вернулся в свою комнату. В тот вечер шум электричек не досаждал ему: машинист, не увидев знакомого блеска рельса, включил экстренное торможение, после чего немедля вызвал путейскую бригаду, сообщив по рации срывающимся голосом: "Диверсанты разобрали пути!". Движение было парализовано до полуночи, а Пруткогляд в блаженной тишине готовился к зачету. И это еще были самые невинные из его шуток.

Эльвира с улыбкой вспомнила эти и подобные байки, которыми старшекурсники – те немногие, что остаются на все лето в кампусе, потому что им некуда ехать – охотно потчуют доверчивую "абитуру".

Но улыбка на ее лице тут же сменилась грустью, едва она вспомнила голос матери: всхлипывающий, прерывающийся.

– Не плачь, мама! Все хорошо, – говорила она, а мать в ответ твердила только одно. – Доченька! Доченька моя!

Эльвира шла по улице Александрийска, именующейся почему-то Дирижабельной, и с интересом заглядывала в загоравшиеся там и тут окна.

"Вот это – кухня. Под потолком натянуты лески в три ряда; стандартные белые шкафы на стенах, потолок чуть закопчен и в углу зарос паутиной. А это, наверное, спальня. Ковер на стене, основной тон – темно-красный. Голубоватое сияние телевизора играет на прозрачных занавесках… Интересно, что они смотрят? Очередной бразильский сериал? Или новости? Неужели в мире что-то происходит? Что-то еще, помимо экзаменов в Александрийский университет?".

Так, разговаривая сама с собой, она незаметно подошла к последнему дому, стоявшему в городской черте. Дальше, за перекрестком, ограниченным со всех четырех сторон "лежачими полицейскими", начинался университетский кампус – почти такой же большой, как сам город.

Эльвира увидела женщину в мятом желтом плаще, с сумкой в одной руке и металлической сеткой, наполненной коричневыми яйцами – в другой. Женщина безуспешно пыталась приоткрыть дверь подъезда и просунуть в щель хотя бы ногу. Она беспомощно огляделась и увидела медленно идущую девушку.

– Вы не могли бы мне помочь? Рук не хватает, – словно извиняясь за тот факт, что природа наградила ее всего двумя конечностями, сказала она.

– Да, конечно, – откликнулась Эльвира: подошла и распахнула перед женщиной дверь.

В подъезде было темно и пахло кошками.

– Там, внутри, есть еще одна дверь, – сказала женщина. – Я подержу наружную, а вы уж не сочтите за труд, откройте, пожалуйста, внутреннюю.

– Пожалуйста, – сказала Эльвира, подумав про себя: "Может, ты лучше заберешься мне на плечи, а я донесу тебя до самой квартиры?".

Эльвира шагнула в темноту подъезда. В последний момент что-то подсказало ей, что не стоило этого делать. Совсем не стоило. Краем глаза она заметила, как из угла навстречу ей метнулась черная угловатая тень, и в следующий момент что-то укололо ее в шею – чуть пониже того места, где заканчивалось роскошное густое "карэ": Мирей Матье отдала бы последние колготки за такое. Девушка охнула и стала медленно оседать на грязный пол, застеленный старыми картонными коробками. Женщина на улице убрала ногу, и мощная пружина захлопнула дверь. Стало совсем темно. Эльвира почувствовала, что ноги не держат ее. Глаза закрылись, и, если бы не чьи-то жесткие и очень сильные руки, она бы упала. В ушах гулким эхом еще раздавались какие-то голоса, но девушка не могла разобрать ни слова. Она потеряла сознание.

* * *

Юля бродила по ночному Александрийску. Городок казался таким уютным и тихим, что ее тревоги и волнения за Алену постепенно прошли. Ну что может случиться в таком сонном и благочинном уголке мироздания? Ровным счетом ничего.

Одна деталь поразила Юлю – казалось бы, незначительная, но ей, как жительнице бандитского Ковеля, говорящая о многом. В Александрийске почти не было ларьков и магазинов, торгующих круглосуточно, а те, что были открыты в столь поздний час, явно не страдали от наплыва полночных покупателей.