Библиотечка журнала «Советская милиция» 3/69/1991 г. - [41]

Загоруйко словно очнулся от наваждения, услышав последний вопрос капитана. Конышев?

Он был зол на него, как бывают вообще злы на вестников несчастья. Говорят, что им в древности даже рубили головы. А Конышев еще, как показалось Загоруйко, сообщил свою пакость с ехидной подковыркой. И он взъярился, конечно. И тряхнул его. Было. Но Загоруйко не знал, что именно Конышев и предал-то его за лишние полсотни, сунутые Горбовым. Загоруйко полагал, что Конышев вообще-то человек нужный, может пригодиться и в будущем, и поэтому решил скрыть свою связь с ним. И на вопрос Безуглого ответил уже совершенно другим тоном:

— Конышев? Да я его и не знаю толком. Так, шапочное знакомство, гражданин капитан, не больше!

Загоруйко опять становился самим собой. Лгал легко и самозабвенно. И Безуглый понял, что его откровенность носит весьма ограниченный характер и распространяется главным образом на обстоятельства, касающиеся участия в преступлении Нины Семеновны Курбатовой. Скорее всего, это все же расплата за «нового хахаля», за мнимую измену.

Безуглый отлично понимал всю призрачность победы над Загоруйко. Достаточно ему будет убедиться в том, что его обманули, что Нина Семеновна ему верна, он, конечно, немедленно откажется от сегодняшних показаний. Что ж, к этому нужно быть готовым!

Между тем встрепенувшийся Загоруйко, кажется, вновь обрел дар все видеть, все замечать и на все мгновенно реагировать. И он увидел на лице Тимура выражение раздумий и сомнений. Конечно же, не остывший еще от бешеного приступа ревности, он отнес их не на счет Конышева, а на счет всего сказанного им до этого, словом, до горькой радости и муки своей в эту минуту — до обвинений в адрес Нины, Ниночки. Вот тогда он и произнес:

— А чтобы вы мне верили, гражданин капитан, я опишу вам тайник и подходы к нему, где хранятся несметные богатства, принадлежавшие раньше Курбатову, втянувшему меня в этот кооператив, и которым завладела теперь, с моей помощью, не отрицаю, Нина Семеновна.

Загоруйко на мгновение прикрыл воспаленные глаза и тогда воображение немедленно нарисовало ему картину: кабинет Курбатова, он с Ниночкой в нем. Вот она поколдовала с украшением на книжном шкафу, раздался приглушенный металлический щелчок и перед его глазами появился тайник и пачки, пачки и пачки денег в нем…

И еще он как будто вновь пережил горячий шепот-вопрос Нины: «Любишь?», свой взволнованный ответ и ее приказ: «Тогда Виктор Сергеевич должен исчезнуть!». И вот теперь у нее новый хахаль, как выразился Конышев. И уже не он, Валентин, обнимает ее, а кто-то другой. И этому другому дарит она свои ласки и любовь.

Он, кажется, даже скрипнул зубами, и чтобы избавиться от наваждения, открыл глаза. Капитан смотрел на него с сочувствием. И тогда Загоруйко, махнув, как говорят, на все рукой, стал рассказывать, описывать все, что знал о хранилище подпольного богатства, которое какое-то время считал уже чуть ли не своим.

Тимур его почти не слушал. Он не хуже Загоруйко знал и о существовании, и о месторасположении тайника и даже о тайне шарика-украшения, с помощью которого открывался доступ к богатству. Он думал сейчас о другом. Ему стало очевидным, что Загоруйко даже не подозревал о намерении Нины Семеновны Курбатовой выдать властям тайник своего покойного мужа. Не знали о существовании и выдаче тайника, по-видимому, ни Горбов, ни Конышев.

«Это уже кое-что, — посчитал Тимур. — Значит, Конышев послушался Горбова и в контакт с Ниной Семеновной не вступил. Так. Интересно, как относится Загоруйко к Горбову? Понимает ли, что именно он его соперник по руководству кафе, что он претендует на роль хозяина и ради этого готов на любую подлость.

И поэтому, когда Загоруйко закончил свой рассказ о тайнике, Безуглый опять раздумчиво покивал и будто бы вскользь заметил:

— Да, запутались вы: и Нина Семеновна и вы, Загоруйко. Теперь, скорее всего, кафе и все доходы от него перейдут в руки одного Федора Лукича Горбова. Были у него компаньоны да перевелись. Федор-то Лукич остался чистеньким да честненьким.

Тимур не сводил взгляда с Загоруйко и от него не ускользнуло, что лицо арестованного омрачилось выражением неприязни. По-видимому, увлеченный своими сердечными заботами, он только сейчас вспомнил о снабженце, о его наглой претензии стать после смерти Виктора Сергеевича во главе «дела». И он сказал:

— Федор Лукич Горбов, гражданин капитан, чистенький да не чистый, честненький да не особенно честный.

— То есть?

— Как хотите, так и понимайте мои слова, гражданин капитан.

Загоруйко сдвинул брови и поджал губы. Тимур вгляделся в него и понял, что в отношении Горбова он говорить подробнее не хочет.

— Ну что ж, Загоруйко, вот вам бумага, вот ручка. Спокойно, с подробностями изложите ваше заявление на бумаге.

Загоруйко принял протянутые ему листки, ручку, на минуту задумался и почувствовал, что у него почему-то полностью пропала охота разоблачать Нину. Какая-то подсознательная сила удерживала его сейчас от последнего шага.

Повторный обыск

Все организационные дела Пряхину удалось завершить только часам к трем — к пятнадцати, говоря официальным языком. Но зато результаты его усилий были очевидными. Во-первых, ему настолько удалось пробудить интерес к повторному обыску у следователя, что Михаил Федорович Рокотов решил на этот раз, хотя и произнес предварительно: «Посмотрим, посмотрим…», лично возглавить проведение обыска.