Bianca. Жизнь белой суки - [63]

– В своём ты уме, соседка? – отозвалась тут же Ангелина. – Корова у тебя старая. Через год-два доиться перестанет. Что, на тушёнку её? Дороговата тушёнка получится.

– Зачем нам ещё корова? – вмешался Едомский. – У нас две своих, да бычок, да поросята. Да кролей твоих прибавилось. Мы ж не «вротшильды» какие. Прости, конечно, Ольга, но Маркиза твоя нам и даром не сдалась.

– А ты её – под нож! – предложила Ангелина. – Мясом быстрее выручишь.

– Под нож?! – удивлённо вскинула брови Ольга. – Ведь жалко её!

– Ну, раз жалко, ничем, соседка, не могу тебе помочь.

– Извини, – шаркнул деревянной лопатой Едомский.

Что ж делать? Отправилась Ольга дальше по сельской улице, исхоженной ею вдоль и поперёк. Здесь знаком ей каждый бугорок, каждое дерево в чьём-то палисаде, каждый булыжник под ногой. Теперь-то их выбрасывают, а прежде использовали – для каменки в бане или как гнёт при засолке капусты. Памятна Ольге и каждая скамеечка у ворот, на которой соседки вплоть до пенсионного возраста высиживали и глобальные, и местные новости.

Возле сельсовета – председательская усадьба. Дым из трубы – берёзовый, дегтярный. Знать, Август Карлович ещё дома, блины на простокваше кушают. Вон и автомобиль его служебный, «козёл», перед воротами пердит, хозяина дожидается.

У Веттиных, при всей их политической значимости, хозяйство большим не считалось. Всего-то с десяток курей, да пара подсвинков, да тёлочка молоденькая. Весь провиант Август Карлович предпочитал закупать в городских магазинах, придерживаясь ошибочного мнения, что иноземная жратва, хоть и дороже, однако вкуснее, здоровее. На почве всей этой кока-колы, чипсов, гамбургеров, пиццы да сникерсов заработал он вскорости диабет второй группы. Однако от привычки своей не избавился, упрямо приближаясь к слепоте, гангрене и инсульту.

Завидев у калитки Ольгу, от блинов своих не оторвался, сохраняя начальственную и родовую степенность.

– Ну, и где этот твой рыцарь печального образа? – огорошил её с порога. – Возвращаться-то собирается? А то мне уже из эфэсбэ звонили, уточняли, где он и что.

– Вот я и еду его возвращать, – ответила Ольга, – уже и билет купила.

– Во как! – удивился Веттин. – Стало быть, тоже Родину предаёшь?!

– Плохо вы судите обо мне, Август Карлович. А ведь я вам ничего дурного не сделала. Вот, пришла, думала коровёнку свою предложить. А вы враз – «предатель».

– Стало быть, коровёнку? – остывал Веттин. – Оно, конечно, в заграницу её не попрёшь. А сколь ты за неё просишь?

Памятуя о своей слишком высокой, как оказалось, цене за Маркизу – в пятнадцать тысяч рублей, Ольга сделала скидку – сразу на пятьдесят процентов.

– Знаешь что, любезная Оля, – промолвил в ответ Август Карлович, – Маркизу твою за эти деньги у нас не продать. Сама небось понимаешь, как люди живут. Пенсии приносят с опозданием. Да и пенсии-то – крестьянские, грошовые. Вот я тебе и предлагаю: ты мне эту коровёнку отдай. Подари, значит. Другого пути у тебя не будет, увидишь.

Не хотелось Ольге отдавать Маркизу Веттину за бесплатно. У него, подлеца, деньги, конечно, водились. Куда больше того, что она за корову просила. Одни его закупки в городских гастрономах чего стоят! Возвращается оттуда с десятком пакетов, рук не хватает нести.

Опечаленная новым отказом, пошла она дальше по деревенской улице, стараясь угадать, дома ли хозяева и чем заняты. Если дверь припёрта еловым дрыном, значит, дома никого нет. Если пахнет румяной корочкой, значит, у хозяйки в печи хлебушек доходит. Если наносит можжевельником, особо духовитым под крутым кипятком, знать, хозяин с утра распалил до геенны огненной баньку – одну из немногих услад русского человека.

Однако ж, куда бы она ни заходила, с кем бы ни разговаривала о печальной участи Маркизы, никто из односельчан горем её не проникся и в положение не вошёл. Денег живых, сетуя на бедность и горесть бытия, народ платить не желал. Некоторые и позлобствовали: муженёк-то, бездельник, поди, в море-океане полощется, а жена от нищеты попрошайничает.

Помыкалась Ольга по дворам, только сердцем измаялась и духом пала. Возвратилась к Веттину обречённо.

– Твоя правда, Август Карлович! Забирай Маркизу в подарок.

Ночь проревела Ольга в остывающем, уже готовящемся к прощанию доме. Всё в нём, кроме треснувшего в иных местах Ольгиного чемодана из свинячьей кожи, оставалось на своих местах. Но предчувствие грядущего запустения уже скользило по стылым половицам, вздыхало тенетами в углах, осыпалось угольной печной сажей. Той ночью вспоминала Ольга сызнова всю свою жизнь, все тридцать лет, что прошли в этом доме, оставили свой незабываемый след: свадебной ли фатой в шифоньере, цинковой ли ванночкой для младенца в дровянике, вымпелом ударника социалистического труда над кроватью, дюжиной фотографий, собранных по деревенской традиции под одну большую раму, откуда теперь смотрели за ней неотступно выцветшие на солнце лики родителей, юный паренёк в ефрейторской форме войск ПВО, в которой хозяина не сразу и признаешь, сияющую Маруську на трёхколесном велосипеде.

Через несколько дней эта жизнь останется в её прошлом, в заколоченном досками доме, с еловым дрыном у двери, означающим отсутствие хозяев. Это походило на смерть. Но и в рождение жизни новой хотелось ей верить. Неведомой, чужой, может, и хорошей даже, но совсем иной.