Безжалостный Орфей - [89]

— Меня интересует трагедия, что произошла в их семействе.

Таких моментов Семен Иванович старательно избегал. Ужасно, когда в упроченный мирок врывается необузданная сила. Потом долго и трудно приходишь в себя. Неприятно, как расческа с чужими волосами.

— К сожалению, ничем не смогу вам помочь.

— Не помните, что случилось?

— Прошло больше двадцати лет. Прошлое для меня в тумане. И я не хочу его ворошить.

— Как странно. Трагические происшествия помнят куда отчетливее радостных. Плохое не забывается.

— Ко мне это не относится.

— Как звали господина Монфлери, вы помните?

Семен Иванович поколебался, но ответил:

— Жан.

— А его супругу?

— Кажется… Ядвига или Зося.

— Какая у нее была девичья фамилия?

— Что-то польское. Она из поляков.

— Для меня исключительная загадка: что же могло случиться в благополучном семействе такого, о чем вы не хотите вспоминать?

Гость становился несносным. Семен Иванович сдерживался от негодования, что случалось крайне редко. Его спокойствие подверглось серьезному испытанию. Он медленно закрыл глаза, чтобы оградить себя от неприятностей, и ответил:

— Это было так давно, что деталей я не помню.

— А в целом?

— Они… погибли.

— Муж и жена?

— Прошу вас, оставим эту тему.

— Можно сделать вывод, что они трагически погибли?

— Если вам угодно.

— Что стало с детьми?

— Были отданы на воспитание родственникам. Огюст по достижении совершеннолетия наследовал дело отца. И добился больших успехов.

— Вы с ним общаетесь?

— Я бы с удовольствием. Огюст сторонится. Быть может, не хочет напоминаний о прошлом в моем лице. Это все, что я могу вам сказать.

— А что стало с другими детьми?

— Гражина вышла замуж и уехала в Варшаву. Про судьбу младшего мне ничего не известно.

— Но имя наверняка не забыли.

— Кажется… Теодор.

— Для чего используете хлороформ?

Господин Жос терпеливо улыбался:

— Я не использую хлороформ, с чего вы взяли?

— Но как-то же он применяется в парикмахерском искусстве.

— Раньше кое-кто чистил ножницы, но от этого быстро отказались. Есть куда более простые и безопасные средства. Чтобы голова не болела потом.

Гладкий старичок оказался на удивление твердым. Куда прочнее преданий семейства Монфлери. Следовало с ним повозиться подольше, но Родиона манила занятная вещица на стене. Просить ее бесполезно. Старик упрется и не отдаст. Из жадности или вредности. Очень вредный старикашка, в сущности.

Ванзаров оглянулся в тревоге:

— Вы только посмотрите, что делается! Семен Иванович, хулиганы вашу вывеску ломают, зовите городового.

С неожиданной прытью Жос побежал к дверям и высунулся. Вывеска мирно и чисто сверкала на всю улицу. И никаких разбойников. Кажется, сегодня его терпению досталось редкое испытание.

Семен Иванович собрался высказать гневное замечание и вообще намекнуть, что подобные шуточки недостойны полиции, но молодой человек смотрел глубоко наивными глазами:

— Ой, простите, мне показалось, что безобразие совершают.

Он наговорил вежливых глупостей, быстро попрощался и выскочил из салона. На полу осталась черная лужица. Семен Иванович печально вздохнул и осмотрелся. Оказалось, что его маленький и уютный мирок пострадал куда больше. На стене, где висели портреты дам в модных прическах, зияло пустое место. Одной фотографии не хватало. Жос испугался не того, что пропал старый снимок. Тревожило, что исчез именно этот снимок.

* * *

Затерявшись в толпе Невского проспекта, Ванзаров извлек краденое. На него смотрела молодая женщина с чуть пухловатыми щеками, неброской красоты, но гордого и независимого вида. На черно-белом портрете не узнать живой цвет волос. Скорее всего — темненькая, брюнетка. Причесана просто, волосы завернуты в тугой локон, который прилегал к голове свернутым крылом. Никаких украшений, даже серег нет. Платье строгое, с высоким воротом, закрывающим горло. Снимок сделан в 1875 году, судя по надписи. Мутность старой фотографии не мешала разглядеть много интересного в ее лице.

Родион вовремя спрятал снимок. Иначе фонарному столбу был бы нанесен большой вред. Обогнув препятствие, сыщик ускорил шаг, чтобы попасть в участок как можно скорей.

У дверей стояла полицейская пролетка. Городовой не слезал с козел. Незнакомый чиновник замахал и бросился навстречу:

— Господин Ванзаров, меня за вами послали. Господин Лебедев просил явиться, как только сможете…

Бесполезно задавать вопрос «что случилось?». Залезая на подножку, Родион только спросил:

— Где?

— В меблированных комнатах Петроковкина, — сказал чиновник, устраиваясь рядом с кучером, он же городовой, и добавил на всякий случай: — На улице Жуковского.

Адрес известный. Дом находился в ведении 1-го Литейного участка. Недалеко от «Дворянского гнезда».

Пристава было не узнать. Роберт Онуфриевич ходил из угла в угол, заложив руки за спину, и мрачно зыркал на своих чиновников, не смевших не то что шутить, и рта раскрыть. Бублик балансировал между гневом и отчаянием. Такого в его участке давненько не случалось. Чтобы за неделю два происшествия со смертельным исходом — и припомнить нельзя. Что с этим делать, было решительно непонятно. Первый случай кое-как удалось замять, даже тот дерзкий мальчишка про него забыл. Но нынче попал, так попал. Деваться некуда.