Безжалостный - [48]

— Ничего не произошло. Он просто хотел убедиться, что я в порядке. Мы продвигаемся с разводом.

Она снова опускает глаза вниз на коробку. Следующий её вздох маленький и судорожный. Я кладу руку ей на колено и сжимаю его, побуждая сказать мне то, что она хочет. Я не знаю, хочу ли это слышать, но предполагаю, что ей необходимо снять груз с души.

— Он принёс мне эту коробку, но я была не в состоянии заставить себя открыть её, — слеза падает с её щеки. — Ты знаешь, я была женой, но я тебе не говорила, что была шесть удивительных месяцев…. я была матерью, — её челюсть сжимается, и слезы безудержно падают, но она не обращает на них внимания.

— Мой сын, Калеб, — говорит она хрипло, грустная улыбка приподнимает уголки её губ. — Он был всем, чего я желала, хотя никогда не подозревала об этом до его появления. Он был красивый и идеальный, — она поднимает плечи, неистово дрожа. — И он умер.

У меня сотня разных вопросов, но ни один из них я не озвучиваю. Я скольжу рукой под её ноги и приподнимаю её. Усаживаю Холланд к себе на колени и притягиваю в свои объятия, просто удерживая её. Она всхлипывает в мою грудь и её боль просачивается через рубашку, впитываясь в мою кожу. Чувство вины накрывает меня, словно толстое одеяло. Её печаль — первое, что привлекло меня в ней, и сейчас, зная, что её сломило, мне стыдно за себя.

Меня убивает видеть её в такой сильной агонии. Я не знаю, как это исправить, и понимаю, что такое на самом деле беспомощность.

Мы остаёмся в таком положении, и я впитываю её боль.

Когда слёзы высыхают, она выпрямляется, её лицо покрыто красными пятнами, а глаза розовые и опухшие. А затем Холланд рассказывает мне о своём ребёнке. Как он выглядел. Как он пах. Она рассказывает мне о его любимых игрушках и наименее любимой детской еде. О поездках, которые они совершали, и как она любила смотреть на него спящего ночью. И потом она рассказывает мне о том дне, когда он умер.

Тело Холланд сотрясают рыдания. Я крепче обнимаю её, нашептывая, как сильно люблю. Я знаю, что это не заберёт её боль, и ничто в действительности никогда этого не сделает, но всё равно продолжаю говорить, надеясь, что это хоть чуточку поможет.

— Даррен не сказал, что лежит в коробке, но, думаю, это что-то из вещей Калеба, — бормочет она. — Я хочу её открыть, но боюсь.

— Я буду здесь с тобой, — заверяю я её.

Холланд шмыгает носом, вытирая его тыльной стороной рукава, после чего соскальзывают с моих коленей. Её руки дрожат, когда она вытягивает и открывает крышку. Она прикрывает рот рукой, и новый поток слёз скользит по её пальцам, большими каплями падая на коробку.

Она достает фотографию в рамке, на ней улыбающийся ребёнок со светлыми волосами и большими голубыми глазами. Она долгое время смотрит на него, прежде чем прижать к груди. Следующим Холланд достаёт мягкого коричневого медвежонка, с любовью поглаживая пальцами мех. Последнее — это аккуратно сложенное детское голубое одеяльце, с нарисованными на нём щенками. Она подносит его к носу, глубоко вдыхая.

Я не могу вообразить, чтобы мой ребенок свёлся до небольшой коробки с вещами. Я не могу измерить глубину того, через что она прошла и через что она проходит прямо сейчас.

Я осознаю, каким эгоистичным ублюдком был. Я боюсь заводить ребёнка, потому что могу не увидеть, как он растёт, закончит учёбу, женится, но ничто из этого не сравнится с тем, что не было дано такой возможности. Теперь я понимаю, что Холланд имела в виду, когда сказала мне, что происходят худшие вещи, чем потеря зрения.

Поднимаюсь и обнимаю её сзади. Я собираюсь поставить перед собой цель — сделать эту женщину счастливой, даже если это последнее, что я смогу.

— Что ты сказал сегодня ранее, — говорит она мягко. — О свадьбе и детях.

— Я не знал. Мне жаль.

— Я знаю, — Холланд наклоняется вперёд, аккуратно укладывая всё обратно в коробку, затем поворачивается в моих объятиях ко мне лицом. — Я не знаю, смогу ли сделать это. Родить другого ребёнка, я имею в виду.

Я открываю рот, чтобы сказать ей, что мы не обязаны это делать, что я понимаю, но она закрывает мои губы пальцами, заставляя замолчать.

— Я не знаю, смогу ли сделать это, но я готова попробовать. Для тебя. Для нас. Я записалась на приём к психоаналитику на следующий день, после встречи с Дарреном, и если ты будешь терпелив со мной, кто знает? Возможно, когда-нибудь я приду к этому.

Это чертовски хорошо, что она не позволяет мне говорить, потому что у меня нет ни одного долбанного слова в этот момент.

Холланд опускает руку и накрывает мой рот своим. Её губы солёные и такие чертовски сладкие.

— Это займёт у меня время, — говорит она между поцелуями. — И это будет тяжело.

— Всё стоящее так и происходит, — шепчу я, а потом снова её целую.

Эпилог

Холланд

Четыре года спустя

— Я не собираюсь тебя трахать, Холланд, — говорит Дженсен, его тон низкий, грубый и командующий. — Ты будешь трахать себя сама, а я собираюсь смотреть.

Я очень стараюсь не улыбаться и послушно раздеваюсь для него в рекордное время. Дженсен садится в кресло около нашей кровати, и утреннее солнце, проникая внутрь, омывает его кожу медовым блеском, когда он отклоняется назад для удобства. Он выглядит расслабленно, но я замечаю, как он сжимает подлокотники кресла. Он уже твёрдый, его пижамные штаны в клетку приподняты.