Безжалостный - [16]

Я беру карту памяти, держу её в своей ладони.

— Что ты с ними делаешь? — спрашиваю я. Большинство женщин, возможно, спросили бы об этом прошлой ночью, до того, как раздеться перед камерой.

— С этими? — он пожимает плечами. — Ничего. Мы не подписывали контракт, так что я не могу их продать.

— Так вот, что ты обычно с ними делаешь?

Он, наконец, поднимает глаза и смотрит на меня.

— Да, обычно.

— Хочешь, чтобы я что-то подписала? Чтобы ты мог продать их?

— Нет, — он берёт свой напиток и делает большой глоток, не давая объяснений.

— Хорошо, — произношу я. Возможно, они недостаточно хороши. Я знаю, что немного толще и ниже, чем большинство моделей. Мой живот не такой плоский, как раньше, особенно после Калеба.

Я немедленно останавливаю поток мыслей.

— Хорошо, — повторяю я. — Ну, приятного вечера. Если понадоблюсь, я буду у бара.

— Холланд, — говорит он, останавливая меня, как только я отворачиваюсь от него.

— Да? — отвечаю я через плечо.

— Ты мне нужна.

— Хорошо, — говорю я в третий раз, поворачиваясь к нему лицом. — Прости. Что ещё я могу принести тебе?

Похоже, его это веселит, он скользит тёмным взглядом по моему телу от головы до пальцев на ногах, а затем обратно вверх.

— В котором часу ты заканчиваешь работу?

— Полночь.

Он кивает, задумчиво скользя указательным пальцем по верхней губе.

— Ты помнишь дорогу до моего дома?

— Да.

Я прошла пешком половину пути домой перед рассветом, пока наконец не поймала такси. Теперь я хорошо знаю дорогу.

— Хорошо, — утверждает он, толкая стул назад и вставая. — Приходи сразу после работы. И не переодевайся, — он оставляет двадцатидолларовую купюру на столе, кладёт телефон в карман и уходит, не давая мне возможности ответить. Вообще-то, полагаю, это был даже не вопрос. Это была инструкция. Приказ, которому я должна повиноваться.

 

13

Дженсен

Когда я возвращаюсь домой, на пороге дома меня ждёт отец. Его медсестра сидит в машине и читает журнал. Прошло несколько месяцев с тех пор, когда я в последний раз видел его, что, вероятно, и является причиной его неожиданного визита.

— Привет, пап, — приветствую его и беру за руку, помогая войти в дом.

— Привет, незнакомец, — отвечает он тепло. Я подвожу его к дивану, и он тяжело садится, протяжно вдыхая. — Я не слышал от тебя ничего в последнее время. Работа занимает много времени? — старик думает, что он скользкий как дерьмо, и я не понимаю, что он выуживает информацию.

Потираю руками лицо.

— Да, работа стабильна в последнее время.

Его глаза расфокусированные и невидящие, когда он ухмыляется в моём направлении.

— Это хорошо, Дженсен. Очень хорошо. Я беспокоился — боялся, что ты оставишь это. Я знаю, как это важно для тебя.

Я даже не позволяю ему идти туда. Мы оба знаем, насколько глубока моя страсть к фотографии. Она в моих костях, вытатуирована на моём теле, бежит по моим венам словно кровь. Мы также оба знаем, что я бросил этим заниматься. И нам обоим чертовски хорошо известно, что он ничего из этого не понимает.

Это всё часть скопофилии. Я не уверен, что пришло первым — моя любовь к созерцанию красоты или любовь к съёмке. Я так давно соединил эти две части воедино. Они питались друг другом. До тех пор, пока камера не причинила мне слишком много боли, и я не упаковал всё оборудование, принимая, что больше никогда снова не посмотрю через объектив. Если бы я не поймал через всю комнату мимолетный взгляд Холланд несколько месяцев назад, я никогда не вернулся бы к этому.

— Следуешь ли ты предписаниям? — спрашиваю я, переводя разговор на него.

Он пренебрежительно машет рукой.

— Зачем? Я уже знаю, что со мной не так. Знаю, что ни черта не могу с этим поделать. Предписания не остановят это, Дженсен, — он пожимает худыми плечами, грустно улыбаясь мне. — Нет никакого смысла избивать мёртвую лошадь. Лошадь по-прежнему будет мертва, а ты всего лишь будешь уставшим мудаком, который бьёт труп.

— Дерьмо, пап. Остановись. Просто, блядь, остановись.

Он вздыхает, как будто это я акцентирую на этом внимание.

— Ты всё время слишком зол. Это не идёт тебе на пользу.

— А ты недостаточно зол, — выпаливаю я, проводя рукой по волосам.

Блядь. 

БЛЯДЬ.

Я не хочу делать этого.

Он кивает, как будто слышит мои мысли.

— Это болеутоляющие, — говорит он. — Они держат меня в состоянии эйфории, как грязного старикашку в порно лавке.

Я роняю руки, слегка посмеиваясь. По крайней мере, это так и есть, я надеюсь.

— Ты ел? Ты же знаешь, что не можешь глотать таблетки на пустой желудок.

Он снова от меня отмахивается.

— Марго достаточно кормит меня. Её стряпня гроша ломанного не стоит, но я никогда не пропускаю приём пищи. Она любит петь, когда готовит. У неё ангельский голосок. Я говорю ей, что в один из таких дней, уложу её в постель и выясню, звучит ли он так же мило, когда она кончает.

Иисусе.

И все интересуются, чёрт возьми, откуда это у меня. Яблоко от яблоньки не далеко падает.

— Ты должен прекратить охотиться за своими медсёстрами, пап. Заботиться о тебе — её работа. Ты не можешь говорить ей подобное дерьмо. Это считается сексуальным домогательством.

— Пуф, я перестану, когда буду мёртв. Кроме того, ей это нравится. Почему, ты думаешь, она продолжает петь для меня? Всё дело в деталях. Запомни это.