Безжалостный - [72]
Его футболки приобретались в обычном магазине торгового центра. Время от времени он давал матери список слов, которые хотел бы носить.
Нет, это я вам объяснить не могу. И Майло не может объяснить это нам. Наши разговоры на тему слов не отличались от этого:
– Почему ты должен носить слова, Майло?
– Имена важны.
– Это не имена.
– Каждое слово – имя.
– Почему ты так решил?
– Каждое слово – предмет, действие, качество, количество, состояние…
– Но почему имена важны?
– Нет ничего более важного.
– Но почему?
– Все просто: то, что без имени, – ничто.
– Я собираюсь сходить за едой. Что тебе принести?
– Я не голоден, – Майло не отрывался от работы.
Когда мы остановились на ленч в «Макдоналдсе» в Эврике, он так увлекся уравнениями на экране своего «Геймбоя», что съел только половину чизбургера и не притронулся к картофельной соломке.
– Ты должен поесть, Майло. Я не разрешу тебе сидеть здесь и заниматься… чем бы ты ни занимался… если ты не поешь.
– Пицца, – ответил он. – Вегетарианская с большими черными оливками.
– Хорошо. – Я похлопал его по плечу. – И я обещаю, что не скажу твоей бабушке, что ты ел вегетарианскую пищу.
Майло скорчил гримаску.
– Нет. Бабушка Клотильда… она узнает по кофейной гуще или по чему-то еще.
Возвращаясь из дома Кейсеса, я видел пиццерию в квартале от кемпинга. Позвонил и оставил заказ.
Позже, когда я собрался уходить, Майло повернулся ко мне.
– Папуля, будь осторожен, очень осторожен. Поглядывай по сторонам. Наше время истекает.
Его слова встревожили Пенни.
– О чем ты? На что он должен поглядывать?
– Не волнуйся, – ответил я. – Я вернусь через десять минут.
– Только попробуй не вернуться, – Пенни возвысила голос. – Ты меня слышишь, Кабби? Только попробуй не вернуться!
Я обнял ее.
– И я тоже тебя люблю.
Глава 49
В пиццерии Смоуквилла никто не попытался меня убить.
Возвращаясь к коттеджу, уже в сумерках, я понял, почему город называется Смоуквилл[30]. При определенной разнице температур между океаном и берегом поверхность воды начинала парить, и жаждущая суша тянула туман на восток так агрессивно, что выглядел он не как туман, а как дым, подталкиваемый жаром огня. Ложный дым полз между деревьями, окутывал дома, и сумерки сгущались все быстрее.
Майло поел хорошо, но не за столом, вместе с нами. Остался на полу, не отрываясь от своего загадочного проекта. Лесси наблюдала за ним с тумбы для телевизора.
Я рассказал Пенни о Генри Кейсесе, его матери Арабелле и новом, невероятно долгом методе рисования, который он изобрел.
Пенни, как и я, изумилась портрету одного из его мучителей, в котором я сразу узнал водителя «Мазерати». Но куда больше ее встревожило другое: убежденность Генри, что его держали под замком и уродовали не один или два психопата, а целая армия.
Кисти и язык ему отрезали в операционной, под наркозом, и он получал необходимое послеоперационное лечение там, где его держали против воли. Следовательно, организация, какой бы они ни была, располагала как минимум одним квалифицированным хирургом и обученным медицинским персоналом.
Я не мог поверить, что такая большая группа, включая профессиональных медиков, собиралась вместе, чтобы помогать друг другу в секретной жизни серийных убийц. Тут было что-то другое и, похоже, куда хуже наших первоначальных предположений.
В поисках художников, на которых Ваксс набрасывался под псевдонимом Расселл Бертран, Пенни нашла еще одного, ставшего жертвой не только слов критика.
– Кливленд Прайор, живописец. Его обнаружили мертвым в мусорном контейнере. В Чикаго, где он жил.
Тело так плотно обмотали колючей проволокой, что оно казалось мумифицированным. Согласно отчету судебно-медицинского эксперта, проволоку наматывали на еще живого Прайора.
– Кливленд не знал, кто его отец, – продолжила Пенни. – Мать умерла, когда ему было девятнадцать. Неженатый, без детей, поэтому ему не довелось видеть, как мучают и убивают его близких, прежде чем Ваксс убил его самого.
Пенни также выяснила, что некоторые писатели и художники, принадлежащие к новому философскому движению, перебирались в Смоуквилл или планировали переезд сюда. Они рассчитывали создать здесь литературно-художественную колонию.
Как Генри Кейсес и Том Лэндалф, они отвергали нигилизм и утопизм нашего времени и предшествующих ему ста пятидесяти лет. Искали будущее, построенное не на идеях одного человека или одной узкой идеологии, но на столетиях традиций и мудрости, на которых выросла их цивилизация.
– Тогда понятно, почему в таком маленьком городке оказались две жертвы Ваксса, – указал я.
– Возможно, их тут больше, – Пенни нахмурилась. – И мы тоже здесь.
Улегшись в постель в девять вечера, совершенно измотанный, я проснулся в десять минут двенадцатого. Прежде чем лечь спать, мы выключили только одну из двух прикроватных ламп. Пенни крепко спала рядом со мной.
В спальне стояли две широченные кровати. Вторая пустовала.
Вспомнив двух исчезнувших дочерей Джона Клитрау, я поспешил в гостиную. Майло по-прежнему работал на полу. Сидел в окружении еще большего, чем раньше, количества всяких и разных электронных штучек.
Мой ноутбук Майло поставил на скамейку для ног и внимательно всматривался в экран, на котором сменяли друг друга загадочные и непонятные образы.
