Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага - [28]

То были годы становления его личности. И ему как бы было определено самой судьбой стать великим. Ведь яблоко от яблони недалеко падает…

Его отец, поэт Николай Гумилев, серьезно увлекался историей (об этом, к сожалению, мало пишут), он мечтал исследовать Африку, объединить все африканские племена, создать для них общий язык. На собственные средства он предпринял три путешествия в Африку. Мечтал побывать в Азии, на Дальнем Востоке… Обо всем этом он, конечно же, рассказывал сыну, призывал его больше читать книг о чужеземных странах, знать мировую литературу, языки западных и восточных стран. Его слова падали, как добрые зерна, в душу мальчика, давая всходы.

Ему было всего девять лет, когда его отца расстреляли как участника контрреволюционного заговора. Затем пало горе на его мать — ее исключили из Союза писателей СССР.

Окончив среднюю школу в Ленинграде, Лев Гумилев подает документы в университет, но его не принимают в силу дворянского происхождения. Тогда он устраивается простым рабочим-коллектором в Геологическом комитете, участвует в работе экспедиций в Прибайкалье, Таджикистане, на Дону, в Крыму. В 1934 году ему удается, наконец, поступить в Ленинградский университет, но в 1935 его впервые арестовывают, бросают на несколько месяцев в тюрьму в камеру-одиночку, затем выпускают.

Из карточки политзаключенного Л.Н. Гумилева узнаем, что в 1938 году он снова подвергается аресту. И прямо с четвертого курса университета попадает на Беломорканал, затем в Норильск, где опять работает в геологической экспедиции. Кстати, вспоминая то время, Лев Гумилев в своей книге «Конец и вновь начало» («Айрис-пресс», Москва, 2000 год) пишет:

«Вообще, на Нижней Тунгуске место было очень суровое. Тайга — зеленая тюрьма. Летом там ужас, комары, мошка; в сентябре начинаются дожди, а с октября завалы снега. Ужасно тяжело там жить. И я, чтобы облегчить свое положение, пошел добровольцем на фронт. На передовой я был солдатом, и там было гораздо легче, чем в геофизической экспедиции от Норильского комбината».

Из книги мы узнаем, что Лев Николаевич участвовал во взятии Берлина, после Великой Победы вернулся с фронта в родной Ленинград, сдал экстерном в университете все экзамены, получил диплом историка, защитил кандидатскую диссертацию, стал работать научным сотрудником в Музее этнографии. Но после злополучного постановления Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград» его начали преследовать, как и его мать Анну Ахматову. И уже, как мы знаем, в ноябре 1949 года он попадает в Лефортовскую тюрьму. А через 11 месяцев его повезли в Караганду в Карлаг. Позже Гумилев вспоминал:

«Я был уже опытный каторжанин и сказал, что долбать мерзлоту не буду — пусть меня лучше убьют. Но поскольку я никого не предал, у меня в бумагах была особая отметка: только тяжелые работы».

Действительно, в карточке политзаключенного Гумилева есть запись «высокого начальства»: использовать на тяжелых работах. Но вскоре он, попав в пургу на рытье канала, заболел и его положили в больницу.

Во многих публикациях о Льве Гумилеве утверждается, что в Карлаге он завершил свой мировой шедевр — книгу «Древние тюрки». Но это неверно. В Карлаге он завершил свою первую книгу о восточных гуннах — «Хунну». Она была напечатана позже в издательстве «Востокиздат». Конечно, Гумилев в Карлаге продолжал свою работу над книгой «Древние тюрки», начатую еще в декабре 1935 года. Но окончательно завершил ее в Омске в Камышлаге. Об этом он сообщает в предисловии к книге «Конец и вновь начало»:

«Потом меня перевели в Омск, там опять положили в больницу, и я написал книгу „Древние тюрки“. Таким образом, вернулся я из заключения с двумя работами».

Из карточки политзаключенного следует, что Л.Н. Гумилев пробыл в сталинских лагерях в общей сложности около 15 лет. И, пройдя сквозь черный ад застенков органов так называемой безопасности, выжил, больше того — создал свои великолепные книги, став знаменитым ученым. Несмотря на все ужасы Гулага, унижения и оскорбления, он оставался верен своей звезде.

Сам Лев Николаевич Гумилев вспоминает о своей лагерной жизни так:

«Четырнадцать лет просидел на каторге, так что я не кабинетный ученый, а каторжный. Некоторые ученые говорят, что работают как каторжники. Нет, простите, это не каторжный труд, а вольный. Они приходят домой, пьют чай, ездят гулять, а я был за колючей проволокой. А как работал? Думать надо. А иногда мог и писать. Когда начал работу о восточных гуннах, решил, чтобы у меня не отняли рукопись, обратиться к начальству. И начальство сказало:

„Подумаем!“ А так как думать оно не умело, то спросило более высокое начальство, и то сказало: „Гуннов — можно, стихи — нельзя!“

…Мне в лагерь прислали книжки — мама, мой покойный учитель Николай Васильевич Кюнер. Когда вышла книга переводов китайских хроник, где собраны сведения о народах, обитавших в Средней Азии в древнейшие времена, я их проштудировал и знал почти на память. Мама прислала книгу Киселева „Древняя история Южной Сибири“, потом „Древнетюркские надписи“, естественно, я их прочел по-русски и по-тюркски. Конспектировать у меня, конечно, возможности не было, но сидеть возле костра на закромке канавы, болтая ногами и разговаривая с казахами, татарами, узбеками, учить их язык, — такая возможность была…»