Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага - [21]

Целую вас крепко, ваша Фаня».

Когда Абрам Давыдович навещал свою жену в Долинке, то договорился с ее подругой Лизой, что она будет сообщать ему о состоянии Фани. В том же ноябре АД. Аграновский получает письмо от Лизы:

«Многоуважаемый А. Д., здравствуйте! Во-первых, хочу извиниться за мою неаккуратность и несвоевременный ответ на Ваше письмо, но есть старая пословица: „лучше поздно, чем никогда“. Правда, я Вам писала телеграмму, в которой сообщила, в каком моральном положении Фанечка, а поэтому я не особенно спешила с письмом. Да я еще надеялась на то, что Фанечка скорее будет дома, чем мое послание, но, увы, получилось немного не так. Фанечка живет еще пока с нами, здоровье ее, можно сказать откровенно, неважное. Но она духом не падает, в этом отношении она довольно энергичная женщина. Я ее увлекаю в общественную работу, она участвует в драмкружке. 7 ноября она выступала в нашем клубе, роль была возглавляющая: германский унтер-офицер Ганс Клаус (исполнила замечательно, аплодисменты переходили в овацию). Ну, отношение к ней со стороны начальника старое, он такой же хороший „хазер“, что в переводе с „французского“ означает „негодяй“. Но за Фанечкой беспокоиться не надо, она и не таким „хазерам“ давала отповедь.

Пишите, как Вы устроили сына, кто за ним ухаживает, он очень смышленый мальчик. Фанечка писала ему умные письма, а он отвечал такими же, так что мне очень понравилось. Между прочим, письма сына я сама отвозила Фанечке в отделение: так часто совпадает, когда бы я ни поехала, всегда привезу что-нибудь из почты. Пишите о себе и сыне, но чаще и побольше. Если будете Фанечке писать письма, пишите на мою фамилию, они быстрее смогут добраться до Фанечки. Ну, пока, до свидания, не смущайтесь, но я поцелую Вас, конечно, шутя. Ладно? Я сейчас спросила на это разрешение у Фанечки, она не возражает. Жду ответа.

Лиза».

Тут же в письме Лизы приписка Фани:

«Холодно, неуютно, тоскливо. Абрашенька! Долго ли мне еще мучиться? Как хочется покоя, если бы ты знал! Пиши пока на адрес Лизочки.

Целую крепко вас, мои дорогие, ваша Фаня».

Судя по этим письмам, Ф. Аграновской жилось в Долинке, мягко говоря, не очень весело. Спасали общение с людьми, участие в драмтеатре. Ее поддерживали подруги по бараку, в том числе поэтесса Эстер Паперная.

У меня сохранились ее стихи, в которых она, в частности, вспоминает и Фаню:

И как-нибудь встретимся дома

за круглым, семейным столом.

И лагерным нашим знакомым

все косточки переберем.

Мы вспомним сквозь смех и сквозь слезы

прополку, москитов, буран.

И Фаню, и Хаю, и Розу —

весь долинский Биробиджан.

В строчках Пушкина живет

благодетельная сила:

«Все мгновенно, все пройдет,

что пройдет, то будет мило».

Наконец, 11 ноября 1942 года Фаню Абрамовну освобождают в связи с прекращением дела. Ей выдают на руки такой документ:

«11 ноября 1942 года. СПРАВКА. СССР. НКВД. Управление Карагандинского исправительно-трудового лагеря. Второй отдел № 22/203342.

Дана АГРАНОВСКОЙ Фане Абрамовне, год рождения 1899, в том, что она с 17 июля 1937 года по 11 ноября 1942 года содержалась в местах заключения НКВД СССР и освобождена с прекращением дела.

Справка видом на жительство не служит. При утере не возобновляется.

Зам. нач. Управления Карлага НКВД, мл. лейтенант госбезопасности (Игнаткин)

Зам… нач. ОУРЗа Карлага НКВД, лейтенант госбезопасности (Монарх)»

Выдают ей и разрешение на проезд от станции Карабас до станции Ачинск Красноярской железной дороги. Там ее уже ждал Абрам Давидович Аграновский, счастливый и довольный возвращением жены.

Казалось бы, конец драме? Но не тут-то было. Сын Аграновских Валерий пишет в своей книге:

«С 17 июля 1937 года начались страдания моей мамы в „местах заключения НКВД СССР“, 11 ноября 1942 года, следует считать, маму освободили „из места заключения с прекращением дела“.

Так думаю я. Но не думает так мама и, смею обобщить, весь наш народ. То, что одной датой начались испытания и горе людей, а закончились другой датой — момент формальный. О печальной истории моих родителей можно сказать только то, что пролог завершен, но эпилога еще не было. Занавес опускать рано. Ведь это был всего лишь сорок второй год, до смерти Сталина (о чем даже подумать было невозможно) мы все прожили вместе со всей страной долгих одиннадцать лет. Еще настежь были открыты ворота ГУЛАГа, еще лилась кровь и на фронте, и в тылу, и в лагерях.

Правдой было бы сказать и то, что до ареста моих родителей бушевал всеобщий страх репрессий, как он был и после нежданной реабилитации. Режиссер не ведал усталости, занавес всегда был поднят».

И далее:

«В самом деле: сотни тысяч, если не миллионы людей, совершенно безвинных, остались там, откуда чудом вернулась мама, и муки этих людей были продлены еще на долгие годы, как минимум, до середины пятидесятых годов».

И сталинизм вовсю процветал! После возвращения Фани Абрам Давыдович посылает письмо редактору «Правды» П.Н. Поспелову. Так, мол, и так, прошу вновь принять на работу, квартира в Москве имеется. Ответ пришел только через несколько месяцев, адресован в редакцию «Красноярского рабочего»:

«Вызвать в Москву не можем.