Безымянное семейство - [101]

Жан остался невозмутим. Поддерживая одной рукой мать, он другою расталкивал разъяренных людей. Де Водрель, Фарран, Клерк и Лионель тщетно пытались сдержать их. Что касается Винсента Годжа, то, оказавшись лицом к лицу с сыном того, кто донес на его отца, перед человеком, который, как он узнал, любим Кларой де Водрель, он почувствовал, как в душе его закипают гнев и ненависть. Однако, подавив свои мстительные порывы, он думал лишь о том, как защитить девушку от враждебной толпы, взбешенной ее преданностью Бриджете Моргаз.

Конечно, проявление подобных чувств по отношению к этой несчастной женщине, на которую возложили ответственность за предательство Симона Моргаза, являлось вопиющей несправедливостью. Но чего еще можно было ожидать от толпы, которая, повинуясь лишь первому порыву, потеряла всякий разум? Однако то, что даже появление всем известного Жана Безымянного не отрезвило горячие головы, было непостижимо.

От столь чудовищного поведения толпы краска стыда сошла с лица Жана, и, побледнев от гнева, он во весь голос крикнул, перекрывая гул толпы:

— Да! Я — Жан Моргаз, а это — Бриджета Моргаз!.. Убейте же нас!.. Мы не хотим ни вашей милости, ни вашего презрения!.. Но ты, матушка, подними голову и прости тем, кто оскорбляет тебя — тебя, достойнейшую из женщин!

При этих гордых словах в толпе опустились занесенные было руки. Однако глотки еще продолжали вопить:

— Вон отсюда, семейство предателя!.. Вон отсюда, Моргазы!

И толпа еще теснее сгрудилась вокруг людей, ставших жертвами ее гнева, желая изгнать их с острова.

Тут вперед выступила Клара.

— Несчастные! Нет, вы выслушаете его, прежде чем прогоните вместе с матерью! — вскричала она.

Удивившись столь решительному протесту девушки, все смолкли.

Тогда Жан голосом, в котором звучали негодование и презрение, сказал:

— Я не буду говорить вам о том, сколько страданий из-за позора, легшего на ее имя, выпало на долю моей матери. Это бесполезно. Но о том, что она сделала, чтобы искупить свой позор, — об этом вы должны узнать. Она воспитала обоих своих сыновей в духе самопожертвования и отказа от всякого личного счастья на земле. Их отец предал свое отечество — они стали жить только ради того, чтобы вернуть стране независимость. Отрекшись от имени, внушавшего им отвращение, один из них пошел по графствам из прихода в приход, поднимать поборников национального дела, а другой — всегда оказывался в первых рядах патриотов в ходе всех восстаний. Он теперь перед вами. Тот, старший, был аббат Джоан, который остался вместо меня в тюрьме Фронтенака и пал под пулями палачей...

— Джоан... Джоан умер! — воскликнула Бриджета.

— Да, матушка, и умер именно так, как ты взяла с нас клятву умереть, — умер за отечество!

Бриджета упала на колени возле Клары де Водрель, и та, обняв ее, горько заплакала вместе с нею.

Из толпы, тронутой этой волнующей сценой, теперь доносился лишь глухой ропот, в котором, однако, еще слышалось непреодолимое отвращение к имени Моргаза.

Жан, воодушевившись немного, продолжал:

— Вот что сделали мы, совсем не ставя себе целью реабилитировать наше навсегда обесчещенное имя, узнать которое вам позволил случай, имя, которое мы надеялись предать забвению вместе с нашей проклятой семьей! Но Бог не захотел этого! Теперь, когда я все сказал, неужели вы опять ответите словами презрения и криками ненависти?

Да! Отвращение, вызванное воспоминанием о предателе, было столь велико, что один из самых оголтелых выкрикнул:

— Мы не потерпим, чтобы жена и сын Моргаза оскверняли своим присутствием лагерь повстанцев!

— Нет! Ни за что! — откликнулись остальные: ненависть снова взяла вверх.

— Несчастные! — вскричала Клара.

Бриджета поднялась с колен.

— Сын мой, — сказала она, — прости им!.. Мы не имеем права не простить!

— Простить! — воскликнул Жан, до глубины души возмущенный людской несправедливостью. — Простить тем, кто обвиняет нас в преступлении, которого мы не совершали, и это несмотря на все то, что мы сумели сделать, чтобы искупить его! Простить тем, кто переносит вину за предательство даже на жену, даже на сыновей, один из которых уже пролил свою кровь, а другой жаждет пролить ее ради них! Нет!.. Никогда! Мы сами не останемся с этими людьми, которые считают себя оскверненными нашим присутствием! Идем, матушка! Идем отсюда!

— Сын мой, — сказала Бриджета, — надо уметь страдать! Такова наша судьба в этом мире!.. Это и есть искупление!..

— Жан! — прошептала Клара.

Снова послышались выкрики. Потом они смолкли. Толпа расступилась перед Бриджетой и ее сыном. И они вдвоем направились к берегу.

У Бриджеты уже не было сил сделать ни шагу. Клара с помощью Лионеля поддержала ее, но утешить не могла.

В то время как Винсент Годж, Клерк и Фарран остались среди толпы, пытаясь успокоить ее, де Водрель последовал за дочерью.

Он, как и Клара, был до глубины души возмущен этой несправедливостью, омерзительностью предрассудков, толкающих людей переступать границы дозволенного. Для него, как и для нее, прошлое отца отходило на задний план перед прошлым сыновей. И когда они с Бриджетой и Жаном подошли к одной из лодок, служивших для переправы в Шлоссер, он сказал им: