Безымянное отродье - [3]

Я всё еще обдумывал эту жуткую легенду, пытаясь вспомнить определенные детали, что почти выветрились из моей памяти, когда услышал шаги, медленные и немощные — очевидно возвращался тот старик-слуга. Однако я ошибся. В кабинет вошел сам сэр Джон Тремот. Высокая, слегка сутулая фигура, лицо как будто исчерчено струйками кислоты — всё это выражало особое достоинство и победу над смертельной печалью и болезнями. Я попытался подсчитать его возраст и ожидал увидеть старого человека, но ему казалось было едва больше пятидесяти лет. Его трупная бледность и нетвердая походка были признаками смертельного заболевания. Его манеры поведения, когда он обратился ко мне, были безупречны и вежливы, даже милостивы. Но по его голосу было заметно, что в своей жизни он не видит уже ничего ценного и интересного.

— Харпер сообщил мне, что вы сын моего школьного друга Артура Калдина, — сказал Тремот. — Прошу вас быть как дома. Я давно не принимал гостей, и боюсь, что Холл покажется вам скучным и унылым местом, а я — бездушным хозяином. Тем не менее, вы должны остаться, хотя бы на ночь. Харпер приготовит вам ужин.

— Вы очень добры, — ответил я. — Но боюсь, что я вам мешаю. Если…

— Ничуть, — твердо ответил хозяин. — Вы должны быть моим гостем. До ближайшей гостиницы много миль, а туман уже превратился в ливень. В любом случае я рад вас видеть. Вы должны рассказать мне о своем отце и о себе за ужином. Тем временем я подыщу вам комнату, если пойдёте со мной.

Он повел меня на второй этаж особняка и далее по коридору, обшитому старинными дубовыми панелями. Мы прошли мимо нескольких дверей, которые вероятно вели в спальни. Все двери были заперты, но одна из них была укреплена стальными брусьями, тяжелыми и зловещими, как в тюремной камере. Мне пришла в голову неизбежная мысль, что тот уродливый ребенок должен был находиться за этой укрепленной дверью. Но жив ли он еще? По моим подсчетам со времени его рождения прошло уже лет тридцать. Насколько неизмеримо и отвратительно должно быть его расхождение с нормальным человеческим обликом, что это потребовало немедленного удаления ребенка подальше от людских глаз! И какие еще особенности его дальнейшего развития привели к необходимости закрыть дверь такими тяжелыми брусьями, что могут выдержать силу не только обычных людей, но и зверей?

Хозяин даже не взглянул на дверь, продолжая идти вперед. Тонкая свеча слегка дрожала в его старых пальцах. Мои размышления, пока я шел следом за Тремотом, внезапно были прерваны громким криком, настолько неожиданным, что я остолбенел. И крик этот шел из запертой комнаты. Он был долгим, завывающим; низкие басы приглушенного демонического голоса из могилы возрастали постепенно до пронзительного визга алчной ярости, как будто демон поднимался по ступенькам из-под земли на поверхность. Крик был ни человеческим, ни животным, он был сверхъестественным, дьявольским, смертоносным. И я содрогался от волн зла, что исходили от закрытой двери. Достигнув наивысшей громкости, вопли будто снова постепенно погрузились в глубокую могилу. Сэр Джон не обращал никакого внимания на эти крики, а шел своей обычной шаркающей походкой. Он достиг конца коридора и остановился возле комнаты, которая находилась на расстоянии двух дверей от той запертой темницы.

— Я предоставлю вам эту комнату, — сказал он. — Она как раз рядом с моей.

Он не смотрел на меня, пока говорил, и его голос был неестественно сдержан и невыразителен. Я с содроганием осознал, что дверь, на которую указал хозяин как на свою, была соседней с той, откуда исходил ужасающий вой. Комната, которую он позволил мне занять, похоже, пребывала в запустении долгие годы. Воздух внутри был холодный, застоявшийся и какой-то нездоровый. Повсюду царила затхлость, а старинная мебель была вся в пыли и паутине. Сэр Джон начал извиняться.

— Я не подумал о состоянии комнаты, — пробормотал он. — После ужина я отправлю Харпера немного прибраться и постелить чистое постельное белье.

Я запротестовал, скорее из вежливости, что ему не нужно извиняться. Нечеловеческое одиночество и загнивание в этом старом особняке, десятилетия отсутствия заботы о нём, соответствующее затворничество владельца болезненно впечатлили меня. Я старался не думать о призрачной тайне зарешеченной комнаты и об адском вое, что потряс все мои нервы. Я уже сожалел о той странной случайности, что привела меня в это место обитания зла и теней. Я испытывал непреодолимое желание уехать, продолжить своё путешествие даже под осенним дождем и ветром в темноте. Но не мог придумать такого оправдания своему уходу, что устроило бы хозяина. Очевидно, не оставалось ничего другого, кроме как остаться.

Наш ужин был накрыт в мрачной, но величественной комнате стариком, которого сэр Джон называл Харпером. Еда была вкусной и хорошо приготовленной, обслуживание — безупречным. Я сделал вывод, что Харпер был единственным слугой. Камердинер, дворецкий, домоправитель и повар в одном лице. Несмотря на мой голод и старания хозяина сделать всё проще, ужин получился мрачным как похоронная церемония. Я никак не мог выбросить из головы легенду, рассказанную отцом, но еще меньше мог заставить себя не думать о той запечатанной двери и губительном завывании. Чтобы это ни было, но уродец всё еще был жив, и я чувствовал сложную смесь чувств из восхищения, жалости и ужаса когда смотрел на изможденное и смелое лицо сэра Джона Тремота. В каком аду он оказался, и зачем он сам себя приговорил к такой жизни? Откуда он черпает силы выдерживать такое немыслимое испытание?