Безымянная слава - [49]

Он вспомнил, все вспомнил… Заметка отпечатана в его памяти вся до последней запятой. Цифры перепутаны, стоимость ремонта вместо площади, подлежащей ремонту, рубли вместо метров и наоборот. Ах, черт! Какой скандал будет завтра в горкомхозе, в редакции! Завтра Пальмин наговорит ему кучу «хороших» слов и закончит: «А теперь зайди-ка к редактору, марала!» Завтра Нурин будет соболезнующе улыбаться и лицемерно утешать: «Бывает, бывает, юноша! Все это пустяки», — как утешал его, когда Степан перевел две фамилии из мужского рода в женский. Но ошибка в заметке о ремонте жилого фонда не пустяк — это одна из тех ошибок, которые находят торжествующего разоблачителя в каждом читателе. «Вы заметили, как сегодня проврался «Маяк?» Не «Маяк» наврал, а он, Киреев, но кому какое дело до этого Киреева? Знают только газету, вешают собак на газету, попавшую в беду из-за бездарного репортеришки.

Теперь ошибка превращается в яростную фурию и гонит Степана в ночь, в темноту, и хлещет его огненной змеей вместо бича: «Быстрее, быстрее, ты, бездарь!» Он бежит по темной улице, падает, снова бежит. Если бы понадобилось перебраться через бухту вплавь, чтобы скорее очутиться в типографии, если бы понадобилось выпустить кровь из жил, чтобы смыть ошибку, он сделал бы это не задумываясь.

К счастью, дежурный ялик стоит на пристани. Перо-возчик спит на корме, прикорнувши под овчиной.

— Отец, пошли! — Степан отдает конец, прыгает в ялик и надевает на бортовые колышки ременные петли-уключины тяжелых весел.

— Полтинник! — сердито говорит старик сквозь сон.

— Полтинник и я на веслах.

— Да это ты, газета! Чего тебя тут нечистая сила носит?..

Степану не до разговоров. Он перебрасывает ялик через бухту таким ходом, что старик отмечает: «Ну, машина!» — но из деликатности не задает вопроса, понимая, что стряслась какая-то беда.

— Жди, скоро вернусь.

— Обратно полтинник, — напоминает старик.

Степан мчится через спящий город, врывается в печатный зал и вздыхает с облегчением. Машина стоит, печатник дремлет, растянувшись на скамье у высокой стопы нарезанной бумаги. Уф, как хорошо! Сверстанные полосы не спущены в машину, и, следовательно, можно исправить заметку еще в наборном цехе без особых осложнений.

Под яркой электрической лампой на стальных гладких плитах — реалах — лежат мокрые свинцовые полосы будущей газеты. Метранпаж, рыжий Орест Комаров, заверстывает в первую полосу набор передовой статьи, выравнивая шрифт быстрыми звонкими ударами деревянной колодочки типографского шила.

— Почему задержались? — мимоходом осведомляется Степан.

— А ты что за эркаи? — осаживает его Орест. — Вы бы передовую до утра мурыжили! Есть одна передовая, так надо срочно менять! Работнички…

Выпускает сегодня Нурин. Сидя на столе в корректорской, он болтает с корректоршей, белокурой и смешливой девушкой.

— О, явление в лаптях! — дружески восклицает Нурин, увидев Степана. — Что случилось в доме Облонских?

— Ничего особенного… Шел мимо типографии и вспомнил, что нужно уточнить цифры в одной заметке, — с великолепным спокойствием объясняет Степан.

— Ляпнули? Ничего, пока это поправимо. Скажите Оресту, что нужно сделать. Все равно начнем печатание номера с опозданием. Вас можно поздравить! Передовая «Три плотины» написана в последнюю минуту Дробышевым по вашему вдохновенному отчету о заседании ирригационной комиссии. Сто двадцать барабанных строчек о грядущем ирригационном строительстве в округе! Как можно отложить такую тему на день! Вообще «Маяк» отучается спешить навстречу читателю. А как он лез из кожи еще год назад! Завтрашний номер вылетал на улицу сегодня вечером. Мальчишки-газетчики кричали: «Покупайте завтрашний «Маяк»! Кто хочет знать, что будет завтра?» Да, теперь мы разбогатели и не спешим. Читатель подождет, пока мы не втиснем в номер все, что заблагорассудится, и пока не уточним всех цифр… Кстати, вы разорвали брюки на колене…

Ладно, ладно, пускай шутит Нурин, пускай ругается Орест и ворчит дежурный наборщик, но цифры в заметке меняются местами, и мир сразу становится таким прозрачным, чистым и легким, что из-за одного лишь этого стоило бы пережить все вновь.

Посвистывая, Степан идет по безлюдным улицам.

«Нет, довольно, хватит, хорошенького понемножку! — думает он. — Отныне я не вру. Сто раз проверю каждую строчку, прежде чем выпустить ее из рук. Достаточно разноса, полученного от Наумова за последнюю ошибку, и достаточно этой милой ночки и разорванных новых брюк. Я больше не вру никогда!»

Какое прекрасное решение!

2

Немного позже, чем обычно, Степан пришел в редакцию за дополнительными заданиями, бросил Пальмину беспечальное: «Привет, старик!» — и не получил ответа. Пальмин поднял на него взгляд, выразивший тысячу чувств, среди которых самым гуманным была жажда крови.

— Кто такой Стрельцов, который трижды упоминается в твоем нудном отчете и один раз в передовой Дробышева? — спросил он так тихо, что Степан скорее угадал, чем услышал его вопрос.

В сердце остро щелкнуло.

— Стрельцов — это Стрельцов, и никто другой, — попробовал пошутить Степан. — Это инженер-строитель. Я видел его в первый раз.