Безымянная слава - [37]

Прежде всего она перестилает постель, кое-как заправленную Степаном. По складкам на простыне она безошибочно знает, хорошо ли он спал ночью. Да, очень хорошо он спал в эту ночь, без сновидений, не просыпаясь, повернувшись с бока на бок не больше двух раз. Счастливый и благодетельный сон, восстанавливающий силы сполна.

Потом она начинает вытирать пыль на письменном столе и ставит на место пузырек с гуммиарабиком. Ага, опять понадобился клей… Она достает из среднего ящика стола альбом и радуется урожаю плюсовых заметок за полмесяца: целых шесть заметок. Она так и думала, что заметка под заголовком «Поправка археолога» будет особо отмечена. Еще бы! Степан раскопал старичка археолога, который указал направление генуэзского водопровода от источников к Черной бухте. В этом направлении и надо тянуть водопроводную магистраль к поселку на берегу Черной бухты: лучшего направления не найти… Ну, а что, кстати, делается в правом ящике стола? Там все по-прежнему: толстая папка с рукописью повести вот уже сколько времени не пополнилась ни одной новой страничкой. Ему некогда, ему так некогда — жизнь и газета поглотили его, забрали безраздельно… Нет… что это? Несколько обрывков бумаги с короткими записями, заготовки, как называл их Степан. Она читает, с трудом разбирая кое-как набросанные слова: «Наумов сказал: «Наш социалистический мир всегда будет строгим, взыскательным миром. В этот мир войдут лишь люди кристальной честности или, на худой конец, идущие к совершенству ума и сердца через свои несовершенства». Раисе Павловне нравится эта мысль и особенно нравится то, что Степан снова стал готовить материалы для повести. Ах, если бы он написал ее — повесть о грядущих годах, о горячей борьбе и о благородных думах своего сверстника…

На столе лежат три книги из библиотечки Степана и записочка: «Мамуся, отдай эти книги Мишуку. Он сегодня зайдет». Да, конечно, зайдет — большой, неповоротливый и суровый Мишук. Она заставит его посидеть с нею, схитрит, что она очень проголодалась, заставит поесть и исподволь расспросит о Степане, главным образом о том, как относятся к нему в редакции. Впрочем, Мишук так несловоохотлив. Он быстро привык к Раисе Павловне, но не может привыкнуть к комнате, к обычным вещам, — он, человек, живущий под яликами. А когда к Раисе Павловне приходит Маруся, славный, суровый увалень Мишук каменеет, совсем лишается дара речи и старается уйти поскорее.

Женщины остаются вдвоем. Раиса Павловна вышивает или читает, иногда читает ей вслух Маруся и учится правильно произносить слова — такое трудное искусство для девушки, выросшей в порту. Маруся тоже пристрастилась к рукоделию и вышивает рубашку. Для кого? Конечно, для нареченного, для Виктора — так это и понимала Раиса Павловна, помогая ей выбрать рисунок и цвет ниток. Девушка вышивает крестиком по мелкой канве прекрасные цветы, радуясь тому, что они такие пышные, яркие. «Ну, твой Виктор будет просто франтом, — говорит Раиса Павловна. — Что это он не заходит к нам?..» Она односложно отвечает: «Гуляет, гицель». Гицелями на юге зовут ловцов собак и вообще босяков — многообещающая характеристика для жениха, ничего не скажешь. Иногда Раиса Павловна засыпает в кресле и, разбуженная сильными, внезапными болями, сдерживая стон, притворяется спящей, чтобы не испугать Марусю. Тихо, очень тихо в доме на Северной улице, и в этой тишине две женщины — уходящая из жизни и стоящая на пороге таинственного грядущего — думают об одном и том же человеке: одна с гордостью за его успехи и с надеждой, что он добьется большого счастья; другая, не надеясь ни на что, но по временам замирая от сумасшедшей мысли, что эти вышитые цветы лягут на его грудь, охватят его шею. Зачем бы еще стала она вышивать рубашку?.. И хорошо то, что вышивать ее можно долго-долго, мечтая о счастье в каком-то очень отдаленном будущем и не торопя его. Но ведь цветы уже расцвели…

Неожиданно, как приходят те, кого долго ждут, приходит Степан. Почти всегда он застает мать одну, так как возвращается с работы поздно, еще не остывший от редакционной горячки, с пачкой газет под мышкой, с чернильными пятнами на пальцах и удивительно, замечательно голодный. Ужиная, он охотно отвечает на вопросы матери. О чем? О работе, об отношениях с Наумовым и с сотрудниками «Маяка», о законах и тонкостях любимой журналистской работы, честной работы, так как гаденькие советы Сальского — это чепуха, гниль, если журналист чувствует себя советским журналистом и умеет постоять за свою газету.

— Кажется, ты работаешь слишком много, — однажды сказала Раиса Павловна. — Так можно переработаться, устать.

— Вот чего я не боюсь! — усмехнулся он. — Не бойся и ты. Интересная работа не утомляет, не надоедает, мама.

Маленькая комсомольская ячейка типографии нашла для Степана нагрузку по его вкусу — познакомить с начатками газетного дела учеников типографии. Хватило времени и для этого. Два раза в неделю вечером Степан собирал свой маленький кружок, передавал двум юнцам и двум девушкам то, чему научился сам, что вошло в его опыт, импровизировал поэмы о силе журналистики, о красоте журналистского труда. Одна из учениц, волоокая и пышно развившаяся караимка, влюбилась в него, не встретила взаимности и вскружила голову одному из учеников. Они отлынивали от занятий вместе. Другой юнец увлекся изучением эсперанто и добивался поступления на флот. В утешение Степану осталась лишь дочурка метранпажа Ореста Комарова, беловолосая и остроглазая девчурка Бэлла, которую все называли Белочкой. Она взялась за дело серьезно, по заданиям Степана собирала информацию тут и там, писала крохотные заметки, выслушивала длиннейшую критику из уст своего обожаемого учителя, переписывала заметки раз, другой, третий… И вдруг принесла Степану уже набранную своими руками и оттиснутую на чудесной бумаге зарисовку о том, как рабочие-коммунальники по своей инициативе бесплатно удлиняют водопроводную линию для большого детского дома на Слободке. Степан выправил зарисовку, добился от Пальмина согласия поставить в текущий номер и поднялся в типографию. Метранпаж Орест, белоголовый и рыжеусый, известный как яростный ругатель, молча выбросил из полосы три заметки Степана и заверстал на освободившемся месте зарисовку своей дочери, прочитал подпись «Б. Комарова» и заорал на весь наборный зал: