Безупречный парень c Чистопрудного бульвара - [15]

– А ты у нас хозяюшка, – одобрил он.

– Станешь тут хозяюшкой, когда мать полжизни в командировках.

– Она у тебя кто?

– Архитектор. Может слепить все что угодно – коттедж, мост, собачью конуру – но не котлеты. Котлеты в этом доме леплю только я.

Дима сел за стол и получил полтора половника аппетитного варева, после чего, с присущим мужчинам эгоизмом, потерял на некоторое время интерес к Софье и только уминал борщ так, что за ушами трещало.

– Ты знаешь, мне нравятся эти занятия на дому. Я бы даже сделал их постоянными, – сказал он наконец, облизывая ложку.

– Не увлекайтесь, поручик. Мы здесь по делу. Пойдем в мою комнату.

Комната Софьи оказалась типичным девчачьим заповедником – тут был меховой пуфик, три розовых подушки, коврик для ног цвета «взрыв красок» и ночник в форме лилии, со стеклянными лепестками. Письменного стола не было.

– Садимся на диван? – радостно уточнил Дима, подразумевая, что через некоторое время можно на нем и полежать.

– На диван сажусь я, а ты садишься на пуфик и берешь в руки конспект, – строго сказала Софья.

Дима присел на пуфик и недовольно начал на нам ерзать:

– Но он мал для меня. А на диване мы вдвоем отлично поместимся.

– Диван просил передать, что вы еще не заслужили на нем разместиться. Первый вопрос: «Государство и право Древнего Египта». Читай вслух, потом закрываешь конспект, и я тебя допрашиваю с пристрастием. Хорошо отвечаешь – получаешь поцелуй.

– Эх, если бы по всем предметам так учили, я бы, может, уже Ломоносовым стал, – сказал Дима, открывая пухлый конспект и глядя в ненавистные даты и термины.

Древние египтяне, несмотря на обещанную Софьей награду, пошли очень туго: негодяи с берегов Нила оставили после себя одни пирамиды, но никаких законов, и Диме пришлось заучивать какую-то дичь – например, чем «неджесы» (крестьяне-торговцы) отличаются от «немху» (крестьян-хозяйственников). Если учесть, что историки сами спорили о значении этих терминов, и двое видных авторов с жаром доказывали, что немху – это не хозяйственники, а совсем наоборот, просто тут неправильно прочли иероглиф, у бедного Димы, который привык думать про футбол, мозги совсем вскипели. Какие там неджесы, какие там немху, пропади они пропадом. Тем не менее, упорство – дрель, которая сверлит гранит науки насквозь. Через полчаса древний туман развеялся, и Египет со всей своей историей расстилался перед Димой как на ладони, понятный от края до края. Софья отметила успехи своего ученика, трижды хлопнув в ладоши и сказав:

– Ну, ладно, подсаживайся ко мне на пять секунд и целуй. Ты заслужил. Только недолго!

Дима блаженно улыбнулся, снял с себя пиджак, провёл рукой по волосам и присел на диван рядом с Софьей. Вот он закрыл глаза, вот приблизил свои губы к её губам, уже чувствуя тепло её кожи, как вдруг… ДЗИНЬ-ДЗИНЬ!.. Раздался неприлично оглушительный и неприлично несвоевременный звонок в домофон.

– Кто это? – со стоном спросил Дима, мучительно разлепляя глаза, как после жестокого похмелья.

– Тук-тук, это закон подлости стучится в дверь, – пожала плечами Софья. – Родители, наверное. Притащили еще ведро краски и три рулона обоев.

– А почему звонят в домофон?

– Ну как же. Хотят, чтобы я помогла дотащить все это на шестой этаж. Лифт ведь не работает.

Домофон продолжал надрываться, как сигнализация. Дима с заупокойным лицом, словно на дворе было утро понедельника, слез с дивана и предложил:

– Я с тобой. Если ты одна будешь таскать краску и обои, потом родители подумают: «Доченька надрывается, а в спальне лежит на диване здоровенный спортсмен и чешет пятку». Ну уж дудки!

– Хорошо, я буду тебе за это должна еще три поцелуя, – рассмеялась Софья и быстро, сверкая пятками, побежала к двери. Схватив трубку, она услышала громкий мужской бас:

– Доча, эт я! Мы тут с мамулей так удачно в магаз зашли – купили не только краску, но еще и шкаф и два кресла, и еще кой-чего по мелочи! Вот какие мы! Хо-хо-хо. Эээ… ты нам поможешь? Мы вдвоем не управимся, надо ведь добро сторожить, чтоб пролетарии не растащили.

– Уже бегу!

Софья шмякнула трубку на место, огляделась и задумчиво протянула:

– Хмм, что бы мне надеть?

– Иди в чем есть, – удивился Дима. – Тебе же надо краску наверх принести, еще запачкаешься.

– Ну вот еще! Вдруг кто-нибудь сфоткает, как я в старом халате на улицу выхожу? Позор навеки. Несмываемый!

– Да ладно. Я мусор вообще хожу в трусах выбрасывать.

– Мужчина в трусах остается мужчиной. А женщина в старом халате превращается в свинью, – наставительно сказала Софья.

Дима пожал плечами и стал не без интереса наблюдать за тем, как Софья прыгает по комнате, пытаясь одновременно надеть юбку и кроссовки. В разгар этих акробатических этюдов послышался вкрадчивый скрежет ключа в замке, и входная дверь в квартиру открылась. На пороге вырос крупный лысый мужчина с аккуратным пивным животиком, очень идущим к этому животику лунообразным лицом и двумя банками краски под мышками.

– Эх, и тяжко тащиться с этим на шестой этаж, весь запарился! А ведь в былые времена по десять километров бегал, как гнедой рысак! Кто теперь поверит! Ты, дочура, не видела, но… – отец Софьи, а это был именно он, поперхнулся на полуслове – только теперь он заметил, что его дочь стоит посреди комнаты вся растрепанная, в полунадетой юбке, а рядом с ней стоит неизвестный спортсмен в расстегнутой рубашке.