Безумие ли? Как психиатры выставляют диагноз? - [9]
– Я бы хотел. Но нужно быть уверенным, что то, что произошло с Вами, больше не повторится, – услышав это, Л. слегка поморщился. Я продолжил. – Мы с Вами знакомы уже больше месяца, мы много о чем говорили, но ни мне, ни своей жене, которая нашла Вас на полу всего в крови, ни своей матери, которой пришлось услышать, что Вы в больнице и пытались покончить с собой, Вы так ничего и не рассказали. Я вижу, что Вас по-прежнему что-то тяготит, и я боюсь, что это что-то сможет заставить Вас повторить содеянное, если не сделать хуже. Я не смогу Вам и Вашей семье помочь, если Вы мне не доверитесь.
В какой-то момент моей речи он поднял глаза, смотрел пристально, пытаясь различить во мне оттенки лжи. А потом внезапно я увидел горькую печаль в углах его рта и слезы на глазах.
– Я не могу сказать. Я навлеку на свою семью опасность. И на Вас тоже!
– Все хорошо, Л., – я закрыл окно и дверь в кабинет, сел рядом с ним и понизил голос до шепота. – Никто не услышит, только я. И врачебная тайна не позволит мне рассказать кому-то еще. Что с Вами происходит?
Пациент оглянулся на дверь, на окно, втянул воздух и так же шепотом произнес:
– Они хотят мне отомстить.
Он рассказал, что восемь лет назад на дороге подрался с каким-то пьяным прохожим. Оказалось, что это был – криминальный авторитет. И теперь он его нашел и мстит. Мимо его квартиры часто проезжали странные автомобили, словно выслеживая его. Раздавались странные звуки – хлопки, шорохи из соседней квартиры, словно устанавливали какое-то оборудование. Прохожие пристально смотрели на него, а когда он отворачивался – смеялись над ним. И еще каждый вечер в последний месяц в кустах около дома собиралась шайка. Громко шепталась, смеялась, но слов он не мог различить. До того злополучного вечера. Тогда он услышал, что они кричат ему – «выходи, мы убьем тебя!». Он не мог ничего рассказать жене. Л. был уверен, что они прослушивают его, и если он проболтается, то они убьют не только его, но и семья пострадает. И тогда он решился. Он решился уйти из жизни сам, потому что они бы сделали это жестоким способом и могли причинить вред еще и жене. В тот вечер, когда жена уснула, а он продолжал слышать, как они в кустах дразнили и угрожали, насмехались над ним, Л. вышел на балкон в последний раз. Голова его гудела и словно плыла, переполненная страхом и криками. Сигареты не успокаивали. И тогда он решился. А потом уже, лежа на полу, теряя силы, он успел подумать, что так будет лучше.
– Они и сейчас следят за Вами?
– Не знаю. Возможно. Вроде бы сначала, как я попал сюда, они присматривали за мной. Но недели две уже все стало спокойнее. Я боюсь, что когда меня выпишут, они вернутся и доделают то, чего не смог я.
– Вы не допускаете возможность, что это Вам показалось? Это ведь странно и нелогично, что спустя восемь лет Вам начали мстить и использовать такие большие ресурсы. Слежка, разные машины, установка прослушивающих устройств. А потом еще сидеть в кустах под окнами и кричать Вам угрозы, хотя вокруг много людей, которые могли их тоже слышать?
– Ну, другие люди не могли их слышать. Похоже, какое-то устройство у них было, чтобы сразу мне в голову передавать.
– И все же. Какими же возможностями нужно обладать, чтобы такое устроить. И зачем?
– Вот это-то меня и пугает. Я ничего не смогу с этим сделать. А зачем, я и сам не пойму.
– И все-таки, возможно ли, что произошедшее с Вами было не совсем реально?
Л. засомневался. Эта системная картина в его разуме, схема преследователей, существовала уже больше полутора месяцев. Но в последние две недели ее влияние ослабевало. С того времени как он начал получать антипсихотические препараты. Поэтому он решился мне рассказать. Поэтому сейчас возможно было зародить в нем неуверенность в этой системе. И потому же нельзя его еще было выписывать, ведь вера в эту систему была с ним, а значит и усугубление идей преследования и страхов могло вырасти и привести к еще более тяжелым последствиям.
– Л., Вы сами сказали, что последнее время Вас «они» не беспокоят. Может быть, «они» оставят Вас совсем в покое, если Вы пробудете в отделении еще немного?
Л. согласился. Мы продолжили терапию, увеличив дозировку. Его жене и матери я объяснял, насколько важно, чтобы он принимал препараты. В том числе и после выписки. Страх постепенно отступал. Не было звуков и других признаков слежки. И Л. на четвертой неделе антипсихотической терапии наконец успокоился. Все больше крепло в нем ощущение, что пережитое им – плод его психики. И, что самое важное, он переключился с идеи, что можно защитить семью, умерев, на то, что ему нужно жить ради них. Он заговорил о ребенке, о своем будущем, возможности продолжать работу. Мы консультировали его с профессором и пришли к заключению, что пациента можно готовить к выписке, конечно, продолжая прием препаратов в последующем.
Нет, идеи преследования до конца не ушли из него. Мы виделись с ним после выписки несколько раз, он советовался со мной в те периоды, когда снова появлялась тревога. Он сказал, что если не думать о «них», не вспоминать и тем более не говорить ни с кем, то «они» его не беспокоят, словно «им» важно сохранять тайну своего присутствия. Но Л. признавал, что звуки и шорохи ему казались, что у него есть болезнь, которая проявляется тревогой и «всякими галлюцинациями», так он их называл. Подобных приступов у него больше не возникало, он исправно принимал препараты и в целом вел обычную жизнь. С женой они ждали рождение первенца. Хотя болезнь не отступила до конца, но у Л. появились инструменты, как с ней бороться».
