Безумие. Боль - [89]

Маленькие дети хотят игрушки, подарков. Иногда их желания более тяжелые, болезненные, в них есть трагедия – они мечтают о родителях, об излечение. Да мало ли возможных версий. Я бы пожелал иметь рядом Николь. Такую, какой она была прежде, когда я мог быть уверен, в том, что она лишь моя. Так было долгие годы, но я не ценил, а теперь… теперь дошел до того, что готов принимать ее, буквально из объятий другого мужика. Хотелось винить в этом именно воробья, но я понимал, в самой глубине сердца, что много в этом моей заслуги. Не будь я таким эгоистичным ублюдком, такого бы не произошло. Не наблюдал бы теперь, как по ее спине скользят чужие руки, со стороны просто поддерживая, но на деле – лаская. Не мучился бы подозрениями о том, с кем она провела ночь, было ли ей хорошо, нет ли постоянного любовника. Все эти мысли, что не выходили из головы, возвращаясь, стоит только расслабится, сводили с ума, лишая остатков разума. Но оказалось, все это ничто, по сравнению с одним только фактом: мой младший брат, по – прежнему был влюблен в воробья. С годами его чувство никуда не исчезло, оставаясь таким же верным спутником для него, как для меня было желание держать ее рядом, не отпускать и владеть безраздельно, как рабыней.

Странным образом, но открытие о все еще полыхающих чувствах Алекса, стало мне бомльшим оскорблением, чем если бы я увидел Николь в самом жестком варианте группового секса. По неясным для меня причинам, но это было неправильно, неверно, что брат любил ту же девушку, что и я. Была в этом конечно своя ирония, но больше – моей злости. Пока он конечно держал себя в рамках, но сам факт. К тому же, учитывая, насколько сильно изменилась Ники, недолго придется ждать, пока она обратит внимание и на него, моего младшего брата.

Одна мысль об этом, страшила, причиняя боль, разрезая, как ножом грудную клетку. Кто угодно, но только не он. Как можно быть соперником собственному брату, желать задушить его, каждый раз, стоит ему открыть рот и начать свой монолог, с ее имени, живописуя мне свои чувства. Наделяя ее красками, более подходящими святой, но при этом, подчеркивающими, насколько притягательна, соблазнительна. Это было мучительно и одновременно – сладостно. Слушать те похвалы, которые никогда не решался озвучить прилюдно я, зная, что не имею на это права. А теперь, возможно, просто боясь услышать отказ с ее стороны.

Столько времени оставаясь ведущим в наших отношениях, тем, кто решал, где и когда, теперь я докатился до роли жалкого просителя, поклонника, имеющего прав не более, чем любой другой. Сколько было в этом игры с ее стороны, а сколько правды – понять до сих пор было невозможно. Надеялся на первое, но приходил к неутешительному выводу, что это именно истина, а не игра – ее отношение ко мне. Столь ранимая, юная и неопытная. Маленький воробей, который попал в мои руки, не получил ласки и нежности, который заслужил. Долгие годы, она была в моей клетке, просыпающаяся, как только снимал покрывало, и вынужденная сидеть в темноте, когда я был занят. Но птичка вырвалась на волю, воробей – та птица, которая не живет дома, она принадлежит миру. Такая невзрачная с виду, маленькая и слабая, смогла пережить все что было между нами. Пусть и сломалась, изменилась, но выжила.

Во мне не было той жестокости, с которой отец ломал меня, была боль, разочарование в самом себе, за то, что сотворил. Не желая обманываться или искать причины в ком – то ином, был вынужден признать, что мое настоящее – труд моего прошлого. Эгоист и сволочь, который жил только для самого себя, забывая, о том, что у нее, тоже есть сердце и чувства, любовь и боль. Но я видел только свои желания, свою жизнь, считая ее более важной, чем путь Николь. Зато теперь, могу понять, что испытывала она, не имея полной уверенности в наших отношениях. Пребывая в постоянном ожидание и порой, наверное, глотая слезы, молчала, когда что – то переносилось, по моей воли. Только лишь потому, что мне, так нужно, удобно. Потому что того хотел я.

Чем больше я разбирался в своих чувствах, сложившейся ситуации, тем вернее вырисовывалась наконец – то целостная картина, всего того, что прочувствовала по моей воли Николь. По своей природе, эгоизму, ранее, с легкостью пропускал все мимо глаз, не желая замечать, видеть, вставать на ее место и только теперь пришло частичное осознание того, насколько хреново жилось ей все это время. Изменит ли это что – то? Нет конечно. Уже поздно пытаться предпринимать какие – то шаги. Поздно просить забыть прошлое и дать нашим отношениям очередной, неизвестно какой по счету шанс. Даже решись я на это, такая, какая есть сейчас… от нее будут насмешки более свойственные мне, нежели те чистые и открытые шаги мне навстречу, которые неоднократно были ей пройдены.

Трудно было это признавать даже самому себе, но я остался ни с чем. Конечно, все что было прежде, по – прежнему на своем месте, все, кроме нее. Место… как у собаки. Я отвел ей комфортабельную конуру и держал в ней долгие годы, изредка выпуская на волю, принося сладкого и лаская загривок по расписанию. Такому терпению можно позавидовать. Терпению или любви? Одно происходило из другого, но теперь ясно, что не осталось ничего. Только боль прошлого, разделившая нас барьером, более прочным чем стена. И унизься я до мольбы, до просьб, ответ уже не будет положительным, как бы того не хотелось мне.