Безумен род людской - [74]

Я проследил за его взглядом и увидел, что он оставил монеты на гобеленовой подушке. Шесть шиллингов!

— Как его зовут? — крикнул я ему.

Он повернулся и посмотрел на меня. 

— Его имя? Роль, которую я буду играть.

— Для этой роли тебе понадобится рапира, так что тренируйся!

— Его имя? — снова спросил я.

Он притворился, что не слышит, и просто пошёл дальше, а я раздумывал, можно ли верить его обещанию. Что сказал преподобный Венейблс? Что обещания в театре — как поцелуи в майский день. Меня только что поцеловали.

А за окном всё сильнее падал снег.

Настало время спокойно репетировать другие сцены, и они получились отлично, возможно потому, что все пребывали в хорошем настроении, кроме Джона Хемингса, горюющего из-за предательства ученика. Даже Бобби Гаф умудрился запомнить все свои реплики, хотя он по-прежнему беспокоился, возможно потому, что был на год моложе, чем требовалось для Титании.

Из актёров меня удивил Алан Раст. Он был высоким человеком крепкого телосложения и обычно играл роли серьёзных персонажей среднего возраста. Он обладал низким голосом, и одно его присутствие на сцене производило впечатление. И выбор его на роль Пака, вредного слуги Оберона, чьи ошибки и шутки в основном и задавали тон, выглядел удивительным. Когда я переписывал пьесу, Пак виделся мне феей, эльфом, весёлым гоблином, который скорее танцевал, а не ходил, пел или говорил.

Он был обманщиком, духом глубоких лесов, интриганом, и мне казалось, что эту роль прекрасно мог сыграть один из мальчиков, а пайщики отдали её человеку, обычно игравшему королей, лордов или тиранов. Раст изменил роль и в качестве комика соревновался с Уиллом Кемпом. Он не пытался уменьшить свой рост, хотя и заговорил более высоким голосом, а все его движения стали подчёркнуто легкими. Замирая, он был само достоинство, но достоинство исчезало, когда он двигался. Он танцевал, дрожал, был нетерпеливым, был забавным.

— Мой милый Пак, поди сюда! — звал Оберон, и милый Пак слишком ретиво понёсся по сцене и застыл в готовности снова умчаться.

— Ты помнишь, — продолжил Оберон, — как слушал я у моря песнь сирены, взобравшейся к дельфину на хребет?

И Пак кивнул слишком быстро и с нетерпением. Он дрожал, как будто жаждал улететь, исполняя поручение. Он явно не слушал хозяина. Оберон хотел, чтобы он вспомнил, как пела русалка пела и успокоилось бурное море, а звезды опустились, чтобы услышать её музыку.

— Ты помнишь?

— Я помню! — быстро ответил Пак, и стало ясно, что он не помнит, но что бы ни произошло, в конечном итоге получится не так, уж слишком в нём много энергии и мало здравого смысла. Зелье из волшебных цветов выльется на веки не того любовника, и результатом будут несчастные пары и замешательство. 

— Найди цветок, — приказал Оберон, показывая на левую часть сцены, — и возвратись скорее, чем милю проплывет Левиафан.

— Весь шар земной готов я облететь за полчаса! — произнёс Пак и убежал через правую дверь, словно за ним гнался медведь.

Все засмеялись.

Сильвия тоже засмеялась. Она покинула большой зал, когда принесла ткани, но вскоре вернулась с Джин, нашей швеёй, в руках обеих женщин громоздилось ещё больше ткани. Леди Энн Хансдон, бабушка невесты, осмотрела некоторые законченные костюмы и настаивала, что их нужно ещё больше украсить.

— Вот деньги, мастер Шекспир, — сказала она моему брату, — потратьте их!

Он поклонился.

— Ваша милость, — пораженно ответил.

— И не скупитесь! — властно сказала она.

В «Театре» имелся большой склад одежды, который я считал своим гардеробом, но мы не особо беспокоились о костюмах – достаточно замаскировать мальчиков под женщин и одеть благородных героев в шелка и атлас, а простого человека в бумазею. Играя Тита Андроника, Ричард Бёрбедж надевал штаны, сорочку, ниспадающий воротник и ботинки, а поверх искусно драпировали белую простыню, изображающую тогу. Его воины в исполнении нанятых актеёов носили побитые шлемы и дырявые нагрудники, прошедшие службу в Ирландии или Нидерландах. Публика никогда этого не замечала, но леди Энн хотела всё самое лучшее.

— Я хочу, чтобы пьеса напомнила маскарад, — твердила она.

Я никогда не видел маскарад, но знал, что это расточительное развлечение, которое устраивают в загородных особняках и городских дворцах для королевы и аристократии. Брат сказал, что это не столько пьесы, сколько показуха, изобилующая богами и богинями, хорами и музыкантами, с самыми замысловатыми эффектами и костюмами, которые только могли создать изобретательность, деньги и рукодельницы. Боги летали, русалки как будто скользили по озерам, фонтаны извергали цветную воду, траву красили в золотой цвет, херувимы мило щебетали, и что самое удивительное, женщины играли женщин. 

— И некоторые делают на редкость хорошо, — сказал мой брат.

— Тогда почему мы не...

— Потому что пуритане уже достаточно нас ненавидят! Выведи женщин на сцену, и пуритане сожгут театры дотла. Если пуританин чего и боится, так это — женщин. Кроме того, они ненастоящие актёры.

— Ненастоящие?

— Театры масок — простые благочестивые декламации, — зло сказал он, — созданные, чтобы заставить публику поддаться бесконечным речам о целомудрии, благородстве, храбрости и другой подобной ерунде. На них приятно смотреть, но тоскливо слушать.