Безрогий носорог - [4]
Нина пошла к огню, подбросила несколько хворостинок. Пламя медленно заполоскалось в воде.
Нина почувствовала страшную усталость.
Огромное озеро пшеницы, улицы из белых мазанок, лицо человека с седеющими висками, — все это промелькнуло перед ней в мгновенном видении. Кажется, она задремала.
Профессор свалил у костра зеленую охапку и снова пропал в кустарнике. Он ходил так три раза. У костра вырос холмик из гибких ветвей. Потом профессор принес аккуратно обделанные стяжки.
В движеньях его было обезьянье проворство. Он подпрыгивал на ходу, лицо его порозовело.
Нина подумала, что в этот час он вспомнил бесконечные блужданья под северным небом. Воспоминания эти, несомненно, были ему приятны.
Руки его двигались с удивительной быстротой.
Он сложил остов шалаша и стал покрывать его зелеными ветками.
Нина пыталась помочь ему, но он просил ее не беспокоиться.
Шалаш встал у костра с челом, обращенным к реке. Ладони профессора раскинулись в приглашающем жесте. Нина вошла в зеленое жилище.
Запах ветвей был пронзителен. Нина почувствовала себя настоящей путешественницей. Она хотела сказать об этом профессору, но он деликатно отошел к костру. Он сел у огня, обхватив руками поднятые колени.
Утром профессор и Нина стояли перед обрывом. Земля сыпалась понемногу. Пласты были свежие, глина еще не завяла от ветра. Слоистая, слабо покатая стена обрыва имела в высоту не менее тридцати метров. На глубине двенадцати метров, в сером пласте песчаника желтели какие-то кости.
Расстояние скрадывало их величину, но все же нетрудно было заметить, что они огромны.
— Это мамонт? — обратилась Нина к профессору.
Профессор гмыхкнул и пожевал губами.
— Не думаю… Кость, которую вы видите, представляет из себя нижнюю челюсть ископаемого. Вчера я осмотрел ее.
— Осмотрели? — недоверчиво протянула Нина. — Но как же вы поднялись на обрыв?
Профессор потряс в воздухе остроплечим молотком.
— Это было довольно трудное предприятие. Я загонял молоток в породу, затем подтягивался, укреплялся и снова переставлял молоток. Таким образом я добрался до костеносного пласта. Но это не столь удивительно. Пионер, который привел меня в обрыву, тот добрался до костей с помощью одних только собственных конечностей.
Профессор опустил молоток и оперся на его рукоятку.
— Челюсть, которую вы видите, вооружена прекрасно сохранившимися зубами, последний коренной зуб имеет трапецеидальное очертание и задний его гребень… Впрочем, не будем делать преждевременных выводов.
Профессор стукнул ладонью по рукоятке молотка.
— Прежде всего, нам нужно извлечь на поверхность наше ископаемое. Мы должны взять ископаемое ин статут насценди, то есть в том состоянии, в котором оно погребено природой! К костеносному пласту нельзя подобраться ни снизу, ни сверху. Поэтому нам придется снять вышележащие пустые породы. Я сделал некоторые подсчеты. Мы будем работать на площадке длиной в сорок и шириной двадцать метров, что составляет в итоге восемьдесят кубометров земляных работ. Рабочих у нас семь человек, следовательно…
— Одно только замечание, — перебила Нина профессора, — рабочие собираются перебежать в совхоз, Сергей Сергеич слышал, как они об этом говорили.
— Это ерунда, — неприязненно возразил профессор. — Мы потребуем, чтобы администрация совхоза не принимала наших рабочих.
Нина откровенно улыбнулась:
— Совхоз с нами не согласится.
— Почему?
— Совхозу предстоит убрать урожай на площади в сорок тысяч гектаров. Понимаете, у них уборочная кампания, а у нас…
— Ископаемое, — хмуро пробормотал профессор.
Он выпрямился и вскинул на плечо молоток.
— Вот что: я попрошу вас сейчас же пройти в лагерь и поторопить Сергей Сергеича с переездом.
Глава вторая
Расточительный июль отгуливал последние дни. К земным рубежам подходил скуповатый август. Утром стремительное солнце выкатывалось из-за кромки леса, над лугами летел сизый туман, река несмело лепетала, и день вставал синий и прозрачный. Вечером усталое солнце падало за дальние холмы. Тогда наступала тишина и на смену синему дню приходила ночь.
Так текло время.
Экспедиция третью неделю зела раскопки. Экзотика первых лагерных дней постепенно уплотнялась в быт.
Лагерное утро начиналось торопливым чаепитием и воркотней профессора по поводу казацкой лени.
Казаки появились в лагере так. Рабочие, привезенные из города, ушли из экспедиции в совхоз. Профессор остался без землекопов. После двухдневных поисков ему удалось завербовать на работу казаков Кривушинской станицы.
Станичники просыпались в лагере позднее всех. Завтрак их затягивался до восьми часов, в час дня они обедали, а в пять вечера садились на траву и начинали раскуривать трубки. Они тщательно следили, чтобы их рабочий день не превышал установленных норм.
Переход на сдельную работу не изменил положения. Казаки работали по-прежнему вяло, так что дневная их выработка не превышала двух кубометров на человека.
Изумленная ленивым упорством станичников, Нина как-то спросила Сергей Сергеича, на чем же было основано благосостояние Прииртышского казачества, о котором она прочла несколько восторженных страниц в книге старого сибирского краеведа.
