Безнадежные войны - [4]

А потом Джульбарса увели. Сказали, что он слишком опасен. Я плакал и ужасно тосковал. Папа привел мне другого пса. Его звали Пиратом. Красивая немецкая овчарка. Такая же огромная, как Джульбарс. Мы очень быстро подружились. И на нем я мог кататься верхом и запрягать в саночки, и его боялись все, кроме меня. До сих пор очень люблю больших собак.

Второе детское воспоминание, которое врезалось мне в память: как меня в первый раз дразнили за то, что я еврей. Я не понял, о чем идет речь, но почувствовал, что это что-то плохое. Когда я пришел домой, то спросил родителей, что значит «еврей», потому что так обзывались ребята, которые меня дразнили. Почему они дразнят только меня?

Папа посмотрел на меня, потом на маму, а мама посмотрела на папу и тяжело вздохнула. И тогда отец объяснил мне, что это не ругательство, а дети – просто невоспитанные и пытаются меня обидеть. Евреи – это название народа, и мы принадлежим к этому народу. Есть и другие народы: русские, украинцы, французы. Что еще можно было сказать трехлетнему ребенку? Объяснить суть еврейской традиции и принципы отношений с антисемитами? Я понятия не имел, что такое антисемитизм.

Впоследствии я не раз сталкивался с антисемитизмом, распространенным в Москве, да и не только в ней, тех лет. Мне было почти шесть лет, когда заболел Сталин. За несколько месяцев до этого отец взял меня на демонстрацию, которая проходила на Красной площади в честь годовщины Октябрьской революции. Он посадил меня на плечи, мы шли в колонне мимо Мавзолея. Я видел Сталина и всю советскую правящую элиту. Как любознательный ребенок из интеллигентной семьи, я знал почти всех, кто стоял на трибуне Мавзолея: Молотова, Берию, Буденного с усами. Какой-то человек привлек мое внимание, и я спросил, кто этот смешной лысый дяденька, который все время размахивает шляпой. Отец посмотрел по сторонам и сказал, что в этом человеке нет ничего смешного, это очень важный человек и зовут его Никита Хрущев. Все это время Сталин глядел на проходящие по Красной площади колонны с трибуны Мавзолея. Таким я и запомнил Сталина.

Помню детский сад и двух русских воспитательниц в белых халатах. Одна из них сказала напарнице: нашего Сталина убивают евреи, все из-за них. От еврейских врачей одни неприятности, они накликают на нас беду. На всю жизнь я запомнил этот момент, уже тогда мне стало ясно, что эти вещи касаются и меня, и тогда меня охватил страх. Через несколько дней после этого я говорил с одним русским мальчиком в моей детсадовской группе. Он спросил: «А вдруг Сталин умрет?» Я закричал, что Сталин не может умереть, он будет жить вечно, мы все умрем, а он будет жить, потому что вот такой он, Сталин. Такова была вера. Абсолютная, почти религиозная вера в установленный великим Сталиным порядок, справедливее которого нет на свете. Великий вождь был как бог, несмотря на провозглашаемый на государственном уровне атеизм.

Сталин умер через два дня. В первый (но не в последний) раз в жизни рухнули выстроенные мной представления о мире, которые казались мне идеальными и справедливыми, в которые я пылко и безоговорочно верил. Для шестилетнего ребенка такой урок был шоком. Сталин умер как раз в тот день, когда мне исполнилось шесть лет, 5 марта 1953 года.

Я родился в типичной советской еврейской семье. Моя мама родилась уже в Москве. Ее родители переехали туда с Украины в конце XIX века. Москва тогда была за пределами черты оседлости, но семья получила разрешение на жительство в Москве. Отец родился в Смоленске. Мой дед со стороны отца приехал в Смоленск из Самары. Моя бабушка со стороны отца была родом из Западной Белоруссии. В 1945 году отец окончил немецкий факультет Военного института иностранных языков и через Москву направлялся в свою часть, которая располагалась в Австрии. В вагоне метро он заметил красивую еврейскую девушку. Маме тогда было 19 лет. Он заговорил с ней, они назначили свидание, вскоре поженились, и отец проследовал дальше в свою часть.

Я учился в той же школе, которую окончил мой дядя, родной брат матери. Треть учеников в его классе были евреями. Мамин брат, Шурик, окончил школу 21 июня 1941 года. Все ребята из его выпуска, кроме одного, погибли на войне. Он пошел добровольцем в танковые войска и погиб в сражении неподалеку от Москвы. Ему было всего двадцать лет. В его честь назвали моего младшего брата Шурика. Мой дед по отцовской линии, в честь которого меня назвали Яковом, тоже погиб на войне. У его вдовы, моей бабушки, было четыре сестры, которые остались в России. Остальная часть семьи, в том числе шесть сестер и брат, еще во время Первой мировой войны успели эмигрировать в США. Бабушка и ее четыре сестры не успели выехать. Все они вышли замуж за евреев, и ни один из них не вернулся с войны. У всех родились сыновья, которые по окончании школы пошли служить в армию. Мой второй дед по материнской линии тоже служил в армии во время войны, в чине капитана.

Мама, пусть земля будет ей пухом, в возрасте пятнадцати лет участвовала в обороне Москвы. Когда немцы подошли к столице, сотни тысяч жителей пешком покидали город. Мама и бабушка остались. У них и в мыслях не было уходить, даже если немцы возьмут город. Когда я спросил маму почему, она объяснила, что никто еще не знал о зверствах фашистов. Вместе с другими ребятами по ночам она носилась по крышам под немецкими бомбежками и гасила падающие зажигалки. А еще они пытались ловить немецких шпионов, которые направляли бомбардировщики на цели. Мама получила медаль «За оборону Москвы».