Безлимитный поединок - [53]

Мне придавала силы поддержка моих земляков. Бакинцы понимали, что меня обманули. Это понимали не только они — сразу после прекращения матча мне начали писать со всей страны. Несмотря на моральную поддержку, я был далек от оптимизма. Было очевидно, что Карпов уже знал, какую угрозу я представляю его титулу и связанному с ним общественному положению. Он лучше своих советчиков понимал, что мое возрождение в матче не было всего лишь следствием его физического истощения, скорее, наоборот: его упадок сил был связан с улучшением моей игры. Поэтому я имел основания считать, что Карпов постарается вообще избежать нового матча. Этого он мог достичь, спровоцировав ситуацию, которая вынудила бы меня отказаться от матча, — например, устроив какие-нибудь споры по поводу правил, где он сможет рассчитывать на поддержку своего друга Кампоманеса и Советской федерации. По здравому размышлению, я пришел к выводу, что за шахматной доской я могу победить Карпова, но Кампоманеса мне не одолеть. Тут нужна была не сила, а власть. Это пугало.

Моей единственной надеждой была гласность. Именно публичное выступление на пресс-конференции сделало мою борьбу открытой и вывело ее на первые страницы газет почти во всех странах мира (кроме, понятно, нашей). Но такие возможности дважды не повторяются: ведь дали мне в руки микрофон как раз мои противники! По иронии судьбы, кто-то из карповского окружения первым крикнул: «Пусть Каспаров скажет», и сидевший в президиуме Карпов сказал Кампоманесу: «Думаю, нам следует пригласить Каспарова сюда». После чего президент уже сам предложил: «Гарри, вы не хотите пройти сюда и выступить?». Они, конечно, сделали выводы из своей ошибки, и в будущем я не рассчитывал на подобную учтивость с их стороны.

Между тем Кампоманес не сидел сложа руки. Он промчался по шахматным федерациям испаноязычных стран и США, чтобы исправить то, что он назвал «полным искажением фактов» и «образцом дезинформации» об окончании матча в Москве. Он заявил, что ему «удалось переубедить людей, занимавших критическую позицию, потому что их выводы основывались на ложной информации». Кампоманес даже утверждал, что его собственная версия событий, клеймящая «исказителей истины и клеветников», неизменно вызывала бурю аплодисментов. Это так подействовало на впечатлительную натуру президента, что он всерьез намеревался увековечить свое решение в качестве «лучшего из всех, какие он когда-либо принимал». Правда, не всех это убедило. Так, после выступления Кампоманеса в Лондоне Кин отметил: «Он исходит из спорной предпосылки, что «решение» было вообще необходимо. На самом деле в нем не было необходимости, ибо матч проходил в соответствии с правилами и должен был идти своим путем». Вот именно.

К концу апреля должны были поступить заявки на проведение сентябрьского матча. Мощная заявка на один миллион швейцарских франков из Марселя и другая, поскромнее, из Лондона пришли в люцернскую штаб-квартиру ФИДЕ перед самым истечением контрольного срока. Исполком ФИДЕ, собравшийся в Тунисе, предложил участникам на выбор пять вариантов: Франция; Франция — СССР; Франция — Англия; СССР; Франция — СССР — Англия.

Карпов предпочел Москву. Я сказал, что буду рад играть в Советском Союзе, но только не в Москве, поскольку это сразу же даст Карпову преимущество. Я выбрал Ленинград и послал свое предложение в Советскую шахматную федерацию и в ФИДЕ. Однако и там, и там оно всерьез даже не рассматривалось.

Задавать вопросы было бессмысленно: раз Карпов хотел играть в Москве, речь о Ленинграде и не заходила. Карпов сказал: «Только Москва», поэтому и наша федерация сказала «Москва», поэтому и Кампоманес сказал «Москва» — даже вопреки мнению своего исполкома.

Я думаю, что Москву выбрали еще и потому, что здесь возникло бы меньше всего проблем, если бы потом обнаружилось, что матча вообще не будет. В этом случае не было риска выплаты еще одной компенсации, как это пришлось сделать по требованию Пасадены в 1983 году. Ну, а если матч все-таки состоится, то ведь гораздо легче управлять им в Москве, чем в любом другом месте.

Я был раздосадован, но отнюдь не удивлен таким решением. Оно было лишь звеном в цепи акций, предпринятых с целью вывести меня из равновесия. Я высказал свое недовольство, но не в форме отказа от матча — должен же я был где-то сесть играть с Карповым! Можно было одолеть его и в Москве — трудно, но можно.

К тому времени я был уже более опытным относительно истинного положения игроков и статуса матча. Я считал, что после того как матч в Москве был прерван, чемпиона мира как такового нет (то есть звание никому не принадлежит, как это было в 1946–1948 годах после смерти Алехина). Таким образом, в сентябрьском матче чемпион 1975–1984 годов будет играть с победителем претендентского цикла 1982–1984 годов за право называться чемпионом мира. А говорить, что Карпов все еще чемпион — значило признать, что он сохранил свой титул, тогда как в действительности, даже по словам Кампоманеса, матч закончился «без выявления результата». Этот вопрос был далеко не праздным и уж никак не вопросом самолюбия. Он имел и чисто практическое значение. Скажем, новый матч (лимитный) заканчивается вничью. Если Карпова уже считают чемпионом, то в этом случае он сохранит свой титул, как это сделал Ботвинник после ничейных матчей с Бронштейном в 1951 году и со Смысловым — в 1954-м. Другими словами, Карпову надо будет в 24 партиях набрать 12 очков, в то время как мне 12,5. Мое предложение было таким: в случае ничейного исхода матча мы играем еще шесть партий. Если и тогда счет останется равным — что ж, тогда я признаю, что Карпов