Безлимитный поединок - [42]

Наконец 8 февраля, после недельного перерыва, состоялась 48-я партия, которую мы уже играли в конференц-зале гостиницы «Спорт». Здесь не было той роскоши, что в Колонном зале, но у меня с этим местом были связаны добрые воспоминания. На этой сцене я выиграл межзональный турнир в 1982 году и матч у Белявского в 1983-м. Очень хотелось верить, что и теперь фортуна не покинет меня. Впервые за пять месяцев я вышел на игру внутренне спокойным. Партия была отложена, и на следующий день при доигрывании была зафиксирована моя третья победа.

Конечно, эта партия привела моих противников в замешательство. Я выиграл ее в хорошем стиле, и это сделало несостоятельным их аргумент о том, что оба соперника слишком устали для того, чтобы играть в хорошие шахматы. К тому же, как указал английский гроссмейстер Джон Нанн, 48 партий, сыгранных двумя гроссмейстерами за пять месяцев, вовсе не являются чем-то сверхъестественным. Что касается качества нашей игры, то любопытно противоречивое свидетельство Глигорича («Радио-ревю», 3 марта 1985). В ответ на вопрос: «В Москве вы заявили, комментируя две последние партии, что чемпион делает грубые ошибки и это можно объяснить только его большей физической измотанностью и недостатком концентрации. Что вы еще можете сказать об этом?» он сказал: «Да, я так заявил и теперь уточню относительно последней, 48-й партии. Каспаров играл ее отлично, и чемпион мира ничего не мог поделать. Но все же устали и похудели оба противника, хотя это в большей степени было заметно по Карпову».

Позднее выяснилось, что в тот день, когда я выиграл последнюю партию, Глигорич позвонил Кампоманесу в Дубай и попросил немедленно вернуться в Москву. Положив трубку, Кампоманес сказал Кину: «Карпов не может продолжать игру…» Итак, нет вопросов, как возник весь этот кризис. Спорили, звонил ли это в самом деле Глигорич, и если да, то от чьего имени он действовал. Глигорич не мог отрицать, что звонил именно он, — это могут подтвердить независимые друг от друга свидетели. Позже он сказал, что действовал от имени Кинцеля.

Понятно, я не был в восторге от того, что Глигорич, обязанный как главный арбитр быть нейтральным, стал инициатором сомнительных нешахматных ходов в интересах одного из участников матча. Позже я прямо изложил свою точку зрения в открытом письме Глигоричу, после того как он в печати искаженно представил события. Меня очень огорчило, что Глигорича используют в нечистой игре Кампоманеса. Я написал ему: «Шахматный мир переживает тяжелые времена, идет борьба за чистоту шахматных идеалов, шахматного движения. Трудно поверить, что такой известный шахматист, как Вы, оказались в этой борьбе на стороне дельцов от шахмат. Кампоманеса и его компанию абсолютно не интересует искусство шахматной игры, но Вы же настоящий шахматист, и я убежден, что Вам небезразлична судьба этой игры. Это неподходящая для Вас компания, гроссмейстер».

10 февраля было воскресенье, и мы могли спокойно обсудить возникшую ситуацию. Появились надежды, которых раньше не было: я нашел свою игру, а соперник, похоже, потерял! Мы долго размышляли, какой стратегии придерживаться в этой ситуации, и, наконец, решили 11 февраля взять тайм-аут, чтобы как следует подготовиться к 49-й партии. Ведь мне предстояло играть черными, а инициативу упускать было нельзя. Кроме того, надо было привыкнуть к новому положению в матче — 5:3.

Потом я не раз задумывался, как развернулись бы события, не возьми я тогда тайм-аут. Состоялась бы партия? А если нет, то кто бы ее отменил? Кинцель? Наши организаторы? Во всяком случае, Кампоманес в тот момент был еще в воздухе — на полпути из Дубая… (Интересно в этой связи мнение Глигорича, высказанное им 19 февраля на страницах загребской газеты «Vijesnik»: «Если бы Каспаров не взял тайм-аут, 49-я партия была бы сыграна, и ситуация могла еще более осложниться».)

Прилетев в Москву, Кампоманес тут же, в ночь на 12 февраля, вручил руководителю моей делегации новые предложения, в которых опять говорилось о необходимости ограничить количество партий — на этот раз цифрой 60. Обратите внимание, в тот момент у него еще не было намерения немедленно прекратить матч. Мамедов ответил, что не будет беспокоить меня до окончания 49-й партии, тем более что в новых предложениях, в сущности, сохранены все прежние требования Карпова.

13 февраля, утром того дня, когда должна была состояться эта партия, мне передали, что на сей раз тайм-аут взял… президент! Никаких официальных объяснений дано не было, а Мамедову Кампоманес сказал, что объявил перерыв по просьбе Советской федерации, чтобы найти приемлемый способ прекращения матча.

Узнав об очередной отсрочке, я сразу же позвонил Демичеву. Он откровенно сказал, что перерыв вызван неудовлетворительным состоянием здоровья Карпова (хотя у того был в запасе еще один тайм-аут), о чем ему утром сообщил Грамов. Демичев вновь заговорил о спортивной этике, о нервном и физическом истощении участников, о необходимости по-дружески прекратить матч. Сославшись на мнение специалистов, он заметил, что я не самым лучшим образом реализовал свой перевес в 48-й партии и что этот факт свидетельствует и о моей усталости. Трудно передать мое удивление, так как, на мой взгляд, эту партию я провел очень хорошо, да и шахматные обозреватели единодушно назвали ее моим лучшим творческим достижением в матче.