Обнял король Федьку, в небритую скулу его безмолвно чмокнул, кольцо с пальца снял, сам Федьке сладкий пирог на вилке подносит... Полное, стало быть, доверие оказал.
Ранним утром обскакал Шарик, обрыскал все королевство: "Сходись все на базарную площадь, хозяин Федька вас лечить будет". Слетелся народ, как мухи на патоку, - голова к голове, будто маковки. Король с семейством да первые чины за ними кольцом. А Федька старается: под котлом посередь базара костер развел, разварил кротовую костку. Потом огонь загасил, дал воде остынуть маленько, на бочку стал, печать показал, да как гаркнет:
- Королевской властью приказываю, чтоб на короткий срок предоставили мне самую болтливую во всем королевстве допреж беды бабу! Вреда ей не будет, одно удовольствие... Только правильно, голуби, выбирайте, чтоб ошибки не вышло.
Вскипел тут бесшумно народ, стали то одну, то другую выпихивать, - бабы упираются, галки с крыш смеются, толку ни на грош. Взяли тут бабы дело в свои руки, пальцами туда-сюда потыкали, выхватили перекупку одну базарную, сырую бабеху в полтора колеса в обхвате... Подтащили к Федьке, головами показывают: честно, мол, выбирали, - болтливей ее ни одной сороки не было...
- Ну мать, - говорит Федька, - скидывай лишнее, лезь в котел. Да не бойся, не щи из тебя варить буду, только попаришься.
Перекупка туда-сюда метнулась, да не уйдешь. Подхватили ее бабы под рукоятки, тыквы у нее от волнения разболтались... Смехота!
- Да ладно уж, - смилостивился Федька, - сорочку на ей оставьте, и в сорочке искупается. Что ж нам на ее вдовий балык любоваться...
Бухнули ее в теплый котел, аж до колокольни брызги долетели. Окунул ее Федька раза три, выудил, крякнул, да на спине вон и выволок. Сушись, ласточка, навар в котле, подол на земле.
Размешал он варево, скомандовал всему населению - от короля до лохматого нищего - к котлу подходить, да каждому по чарке бабьей настойки - на кротовой костке - и поднес... Морщились некоторые, - скус-то не курочкой отдает, однако, говорить хочешь, - не откажешься.
И вот враз, чуть последнему грудному младенцу последнюю чарку хлебнуть дали, - весь базар заголосил-загалдел, аж до неба докатилось. А из лесу скотина да прочая живность откликается, - домой идут. - Разговор-то у них, всех, скотов, сразу и замкнулся: корова мычит, петух кукарекает, как по расписанию Божьему полагается.
Обступил тут народ Федьку кучей, король ему десятку сует, королева поясок, с себя снявши, презентует. А Федька-то тут, братцы, и онемел, опять вровень с бессловесной тварью в свое состояние вернулся...
Королева заахала, народ соболезнует: всех спас, а сам назад подался... Спрашивают его - нет ли для него, Федьки, особливого средства? А он, шут, только смеется, да на знаках что-то показывает.
Тут-то молодой королевич и пригодился: на пальцах-то он хорошо понимать стал.
- Вещь в том, - говорит, - что ежели эта баба, которую он искупал, с первого новолунья ради него трое суток добровольно молчать согласится, - тогда и к Федьке словесность навсегда вернется.
Подтащили тут мокрую перекупку, просят ее, умоляют, а она как раскатилась:
- Бабку ему под пятое ребро!.. Чтоб я? Да ради него? Ради срамника-то этого, который меня, стародавнюю вдову в натуральном виде при всех разбандеролил? Ни минуты не помолчу, ни полминуточки, ни вот на столечко...
И пошла кудахтать... Так весь базар и грохнул. Рассмеялся Федька, русой башкой тряхнул, через королевича объяснил: и без речи, мол, обойдусь, не привыкать стать! Королевское семейство да весь народ вызволил, - на королевскую десятку с товарищами выпью... А баба эта пусть мою разговорную порцию себе берет... Авось не лопнет!
