Бездна смотрит на тебя - [18]

«В период с 1949 по 1953 годы количество управлений исправительно-трудовых лагерей на местах выросло более чем в два раз. В последние годы жизни Сталина затеваются амбициозные по своим грандиозным масштабам и требуемым капиталовложениям, но бессмысленные проекты строительств…».

Словно кадры исторических хроник замелькали перед глазами. Читала дальше:

— «…При этом не был забыт и детский труд, который также широко использовался. Воспитанники детских трудовых колоний в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет обязаны были трудиться по четыре часа в день, для подростков в возрасте от шестнадцати до восемнадцати предусматривался труд в течение восьми часов в день, и два часа отводилось для учёбы…».

Перевернула несколько пожелтевших страниц.

— «… Вслед за смертью Сталина была объявлена амнистия…от 27 марта 1953 года…».

— Детская колония и амнистия. — Произнесла вслух, задумалась. В помещении было душно. Как сообщили сотрудники архива, кондиционер сломался вчера вечером, буквально, после её ухода. Прикрыла глаза, хотелось пить. Психометрический барьер благополучно преодолён. Временная граница растаяла. Другое измерение. Длинные тёмные ресницы хлопнули. Красивое, точёное лицо девочки. Взгляд. Совсем не детский. Тоскливые серые будни не для неё. Даже еда и одежда для неё — не главное. Она, словно акула, чуяла запах крови, он притягивал, манил её…

Нечем дышать. Цвета меняются. Жёлтый, оранжевый, красный. Со всех сторон нестерпимо что-то давит. Саломея, посчитав до трёх, открыла глаза. Огляделась вокруг. Снова, необъяснимо чётко, представила лицо той девочки. Стала рыться в памяти. Как там пишут психологи. «Одиннадцать — четырнадцать лет. Возраст, когда формируются представления о морали и нравственности. И если в этом возрасте ребёнок подвергался физическому и психологическому насилию со стороны взрослых, то влияние этих самых действий гораздо сильнее сказывается на развитии личности».

— Нарушение отношений с матерью в раннем возрасте, — девочка была оторвана от неё, — делилась Саломея с мужем, — по неизвестным причинам, но можно себе представить. Репрессии. Взрослых ссылают. Или расстреливают. Детей отрывают от родителей. Дальше, — тяжёлый подростковый быт, — это детдом, скитания, колония, скорее всего! Вот она и стала…

— В корне не согласен! — вырвал её из размышлений Вадим. — Тогда всё поколение, кто родился во время войны или до неё, должны были стать преступниками! Времена после войны — одно, а сами люди! Хотя и ныне…

— Я лишь хотела сказать о сочетании всех неблагоприятных факторов. Это касается и самой личности, её особенностей, а также степени возбудимости, дальше…

— Нет — нет, извини, ты, всё же, права! Времена не изменились! К сожалению! Волосы дыбом встают, когда показывают о насилии над детьми… Потом, все мы, то есть общество, чего — то хотим, ждём! А наркомания? Это не следствие разве психологического дискомфорта? Не у всех, понятно! Опять же, особенности. — Вадим, заложив руки за спину, нервно прошёл по номеру.

— Тебе приходилось наблюдать? Элементарно! Молодая мать ведёт малыша, лет четырёх-пяти. Что-то не так, дёргает того за руку, трясёт, — думаешь, вот-вот у ребёнка голова оторвётся! Ей, что? Хлеба не хватает? Еды? Одета хорощо, дорого. Вряд ли! Я думаю, дело в другом. Беременные женщины с мужьями, если есть таковые, конечно, ходят на курсы будущих мам и пап. Учат их там пеленать, кормить. А дальше? Что? Дальше что? С ребёнком надо общаться! С ним надо быть! Везде! Всегда! — посмотрел на неё. — Ну, я имею в виду, быть рядом не только физически…

Саломея задумчиво взглянула на мужа.

— Ты всегда был хорошим отцом, Дюша. — тихо произнесла, улыбнулась.

— Что? — не понял он.

— Хороший ты отец, — повторила. Он остановился, рассеянно взглянул.

— Увлёкся! — извини. Широко улыбнулся в ответ. — А может? — кивнул в сторону спальни, — родим третьего, или третью? Точно! Девочку! Такую, как ты! Я — за!

— Я — против! Пока, против! Дел невпроворот! — Медленно провела усталой рукой по его лицу. Затем присела, потёрла висок, улыбаясь: — Шутник ты, Вадик!

После обеда вся семья вышла из здания, немного прошлись и наткнулись на красочный плакат, — он приглашал всех на открытие новой экспозиции местной художницы в одном из залов галереи изобразительного искусства города.

— Хочу! — воскликнула Саломея, дурачась, показывая пальцем на плакат.

— А что? Идём!

— Как знаете, а я…, — начал Кирилл.

— Вместе, так вместе! — перебил отец. Десять минут в такси и они в галерее, Саломея бредёт, вглядываясь в полотна. Дома, улицы, изображённые на них, звали, манили необычно яркой, детской непосредственностью восприятия мира. Застыла перед портретом молодой женщины:

— Невероятно! Такое буйство красок! Одновременно, — аристократизма!

— Сразу видно, писал жизнерадостный человек! — подхватил Вадим. — Как же надо любить жизнь, чтобы вот так выписать кистью! Я бы сказал, это Моцарт!

Лиманская Надежда. Бездна смотрит на тебя.

— Моцарт был музыкантом. — Не отрываясь от мобильного, выбирая игру, проворчал Кирилл.

— Всё верно! А в живописи! Эта художница, — солнечный Моцарт в живописи!