Бездна - [11]

…

Они прошли в зал.

– Как жизнь?

Это был его дежурный вечерний вопрос.

– Как всегда. В делах. Как ты?

– С Раскольниковым.

– «Я тварь дрожащая или право имею»?

– Оно самое.

– Мы все твари дрожащие.

Взглянув на нее с удивлением, он сказал:

– О!

– Соответствую?

– Чему?

– Тебе.

– Почти. Надо еще подтянуться, кое-что прочесть и подумать.

– Ницше?

– Его в том числе.

– Он был болен.

– Зато мы здоровые, но живем как в дурдоме.

– Что-то вы, Сергей Иванович, сегодня хандрите. Не хватает эмоций со знаком плюс?

С многозначительной улыбкой она сняла пиджак и юбку, колготки и осталась в нижнем белье: в лифчике и трусиках. К слову сказать, спереди эти трусики кокетливо просвечивали, а сзади краснел маленький бантик.

Он почувствовал желание. Оно прошло теплым всполохом от живота к затылку и обратно.

– Ольга Владимировна, могу я задать вам интимный вопрос?

– Какой?

Она улыбалась, она знала.

– Вы на работу ходите или куда?

– А что?

– Слишком нарядно.

– Думаешь?

Красуясь, она повернулась к нему спиной.

Какой пикантный бантик! Кто знает – может, он с секретом и если за него дернуть, то случится нечто забавное?

– Это потому что у меня работа как праздник, – призналась она.

– А-а! Завидую.

Он сел.

Она присела к нему на колени и обняла его за шею.

– Ты по мне скучал?

– Да.

– Правда?

– Да.

– Поверю тебе на слово. Мужчинам лучше не верить, но в твоем случае я сделаю исключение.

– Спасибо.

Глава 8

В эру клокочущей страсти, когда ночи были яркими и потными, они пили зеленый чай с пирожными в перерывах между подходами. С тех пор многое изменилось. Той страсти больше нет. Когда на часах полночь, а утром вставать в семь, то какой уж тут секс и чай? Это только голодным влюбленным дозволено бодрствовать до утра, а на пенсии нужно блюсти режим, ибо длительный тихий сон есть важное условие хорошего самочувствия и скучного долголетия. Вулкан уже не выплевывает по нескольку раз за ночь потоки лавы и не подсвечивает ночное небо фейерверками искр. Он извергается все реже, его мощь ослабла.

Но сегодня все было как прежде. Сегодня был Везувий. Они очистились в его магме, наполнились его энергией и сбросили по десять лет.

Теперь чаю?

Он прошел из ванной на кухню как был, в одних плавках.

Через минуту вошла Оля: завернутая куколкой в розовое полотенце, родная, домашняя, свежая:

– Классно выглядишь, – сказала с улыбкой.

– Ты тоже. Будешь ужинать?

– Буду чай.

– А курицу?

– Нет.

– Уверена?

– Да.

Он подумал, что не хотел бы быть женщиной и отказывать себе в ужине. Не выдержавшие соблазна грешницы навешивают на себя вериги и прыгают в спортзалах вместе с другими такими же.

– Кстати, все забываю спросить: как туфли? Больше не трут?

Этим вопросом она разрушила идиллию.

– Нет.

Он не стал говорить, что чувствует себя в них неловко. Чересчур лощеные. Пижонские. В школе задерживают зарплату, все одалживают где могут, а тут такое, что нельзя не заметить и что-нибудь не подумать. Не к месту, и нет радости. Напротив. Он чувствует себя глупо.

Туфли из солнечной Италии – только часть обновок, которые Оля вручила ему неделю назад, к сорок первому дню рождения.

Он вспомнил эмоции, которые пережил, когда увидел перед собой ее улыбку, костюм, рубашку с галстуком и туфли. Была секунда, когда вспыхнули у мальчика глазки и дернулись ручки к игрушкам, но тут же он будто ожегся. Во взрослых глазах – вопрос.

«Мне?»

Да. Нравится?

Он примерил обновки и не узнал себя в зеркале: там не учитель русского, а джентльмен, одевшийся дорого и со вкусом. Костюм сидит ладно, приятно, не то что старый, и его женщина не нарадуется, глядя на него с восхищением. А что он? Он учитель, он не джентльмен, не брокер с Уолл-стрита. И отражение перед ним чужое. Не его. Как только оденется он в отечественное, проще, так и увидит себя истинного. Его темно-серый костюм с вытянутыми коленями и локтями ждет будней, когда его вытащат из шкафа и прогладят через серую марлю.

Но что это? Оля открыла шкаф, сняла с плечиков его старый костюм, проверила карманы и стала уже складывать его как придется, комом, как вдруг —

«Зачем?».

Он останавливает ее.

Он не может пойти в школу в этом. Hugo Boss уместен в мире, где подписывают контракты в долларах, где вместо обеда – ланч, а длинноногие секретарши – вместо жен. Не одеваются учителя так, это не их марка. К нему прицепятся Марии Васильевны, Анны Эдуардовны и Галины Тимофеевны, засыплют его комплиментами и ухмылками, а то еще и спросят, где взял и за сколько. Школьная жизнь не балует их сенсациями, поэтому даже мелочи обсасываются здесь до белых косточек.

Оля расстроилась.

«Тебе не нравится?»

«Нравится».

«Тогда в чем дело? Тебе идет. Очень».

«Да».

«Твои клуши все равно не врубятся».

«Я не похож в нем на учителя».

Он снял пиджак, снял галстук через голову – как петлю, и только сейчас понял, что у его нынешних чувств есть двойное и даже тройное дно. Он расстроен, зол, уязвлен – обрадовали, спасибо. Неужели она не видит, не чувствует? Зачем? Он устал.

«Сережа, тебе нравится быть как все?» – спрашивает она почти сквозь слезы.

«Мне нравится быть собой. Мне неудобно в этом, это не мое, поверь. Поделишься – сколько он стоит?»

«Не дороже денег».

«Твоих?»