Бездна Челленджера - [65]

— Не волнуйся за меня. Не то чтобы мне нечем больше заняться. Я ведь просто волонтер, помнишь? — Он обходит меня и направляется к двери.

— Но… но… кто будет промывать ошалевшие мозги?

Он хмыкает:

— С этим тут и без меня справятся. Держись, Кейден. — Он прикладывает пропуск к считывающему устройству. Внутренняя дверь открывается, пропуская его в маленькую камеру, не позволяющую пациентам сбежать. Потом она закрывается, за ней распахивается дверь во внешний мир, и Карлайл исчезает из виду.

Я не знаю, как быть и на кого кричать. С барменом номер не пройдет. Артиллерист, конечно, поблизости, но они с черепами слишком довольны, что их головы не покатились следом за Долли и прочими.

Я спускаюсь на палубу и набрасываюсь на капитана с известием, что безжизненное тело Карлайла только что прошло по доске. Капитан невозмутим:

— Уборщики приходят и уходят, — отвечает он, зажав под мышками по голове. — Я собираюсь немного пометать шары. Не составишь компанию?

147. Генетическая Форма Жизни и Дисковая Операционная Система

— Что ж, доброе утро! Я Глэдис, ваш новый терапевт.

Комната настроена не менее воинственно, чем класс старшей школы для трудных подростков. А сегодня уроки ведет какой-то левый учитель.

— Первым делом давайте познакомимся.

Она не похожа на Глэдис. Хотя я не знаю, как должен выглядеть человек с таким именем, если не считать старых черно-белых комедий. Ей за тридцать, она блондинка, у нее химическая завивка и слегка асимметричное лицо — когда она улыбается, это становится заметнее.

— Почему бы нам не назвать свои имена?

— Мы знаем свои имена, — говорит кто-то.

— Что ж, я тоже хотела бы их узнать.

— И вы знаете, — говорит кто-то еще. — Я видел, как вы читали наши дела.

Она немного криво улыбается:

— Да, но было бы здорово привязать имена к лицам.

— Это, наверно, больно, — подаю голос я. Скай и еще несколько человек вежливо хмыкают, но этого слишком мало, чтобы продолжать подколки. Чтобы покончить с этим, я представляюсь: — Я Кейден Босх.

Все по очереди называют свои имена. Как ни странно, никто не называет имен вроде «Дик Херц» или «Джен Италия». Похоже, я подал хороший пример, назвав свое настоящее имя.

К нам присоединился мой новый сосед и какая-то незнакомая девочка. Пару ребят, чьи лица я уже забыл, на днях выписали. Лица меняются, программа остается, как в ток-шоу.

Сегодня мало кто настроен откровенно. Мне не хочется ничем делиться с Глэдис. Ни сейчас, ни когда-нибудь еще. Потом кто-то вполголоса называет ее «ГЛаДОС» — именем злобного компьютера из игры «Портал» — и если раньше-то творился хаос, то теперь мы стараемся изо всех сил. Несколько человек по очереди отпускают шуточки об игре, которых она не понимает. Какой-то парень спрашивает, будет ли в конце торт.

— Нет, — отвечает Глэдис с кривым замешательством на лице. — Я ничего об этом не слышала.

— То есть, — продолжает парень, — «торт — ложь»?

Хихикают даже те, кто не играл, потому что неважно, в теме ли они — главное, не в теме ГЛаДОС.

В нормальной ситуации я бы ее пожалел — но я уже слабо понимаю, что такое нормальная ситуация, и в любом случае не хочу сочувствовать ей. Да, она не виновата в уходе Карлайла, но она оказалась в роли боксерской груши, и я вовсе не прочь тоже нанести несколько ударов.

148. Как белка

Я лежу в постели и жду конца света.

Он должен когда-нибудь наступить, потому что я не представляю, как это может продолжаться. Череда серых дней в лекарственном тумане должна в конце концов окончиться.

Ни единой весточки от Калли. Впрочем, я ни на что и не рассчитывал: нам не разрешают пользоваться ни телефоном, ни компьютером, и вряд ли она напишет письмо. Я дошел до того, что попросил родителей проверять мою почту. Я дал им все пароли, потому что мои секреты больше ничего не значат. Пусть себе читают кучу спама — а кроме него и, может быть, чего-нибудь от Калли, мне сейчас ничего не приходит. Но она не пишет. По крайней мере, так говорят родители. Интересно, а если бы она мне написала, стали бы они сообщать мне? Я верю им ровно настолько, насколько верю тем, кто говорит, что Хэл еще жив. Если все внушили себе, что обманывать меня ради моего же блага нормально, как я могу верить чьим-то словам?

Правду ли они говорят, что я пробыл здесь шесть недель? Думаю, нет. Больше похоже на шесть месяцев. Туман в голове и однообразие мешают следить за течением времени. Хотя врачи называют это не однообразием, а привычкой. Она должна успокаивать. Мы генетически тяготеем ко всему проверенному временем — тому, что было проверено временем еще во времена первых позвоночных. К привычному и безопасному.

Но иногда они решают, что настало время перемен.

И подселяют ко мне нового соседа, с которым я не желаю разговаривать. И увольняют того единственного человека, который подарил мне тень надежды.

Я тихо проклинаю всех на свете, хотя в глубине души и понимаю, что виноват во всем я сам. Ничего этого не случилось бы, если бы я нарушил обещание и донес на Хэла.

— Если ты продолжишь идти на поправку, — сказала мне сиделка несколько часов назад, — через пару недель тебя вполне могут выписать. — Потом она добавила: — Но, если что, я этого не говорила.