Бездна Челленджера - [45]

— Лучше забудь, — советует женщина. — Буквально. Чем реже ты о чем-то вспоминаешь, тем меньше оно для тебя значит и тем меньше ты беспокоишься.

— Я не хочу успокаиваться! — отвечаю я. — По крайней мере, пока не достану ключ.

Женщина вздыхает:

— Жаль, но ничем не могу помочь.

Кажется, ее немного раздражает, что я не следую ее совету. Или она раздражена тем, сколько я здесь торчу. Похоже, здешний персонал не любит, когда я у них засиживаюсь. Как и повсюду в сфере услуг, здесь любят быстро обслуживать и выпроваживать восвояси. Я же предпочитаю не торопиться.

На соседнем табурете расположился артиллерист. Он ничего не заказывает, а просто болтает с женщиной за стойкой. Похоже, его присутствие ее устраивает. Его татуировки скалятся на меня с чем угодно от любопытства до презрения. Потом череп со склонностью к популярной музыке затягивает «Хэлло, Долли» — кажется, так зовут барменшу. Остальные черепа начинают ворчать.

— Как вы терпите, что ваши чернила все время подают голос? — не выдерживаю я.

Мгновение артиллерист разглядывает меня так, будто я с Марса, потом медленно произносит:

— Я… просто… не обращаю внимания.

Видимо, ему приходится сильно стараться. Когда мои внутренние голоса выходят из-под контроля, они гомонят не хуже нью-йоркской биржи. Артиллерист хотя бы научился заглушать свои голоса длинными рукавами.

— Вы когда-нибудь видели здесь капитана? — спрашиваю я, но артиллерист, похоже, перестал меня замечать, так что я адресую вопрос черепу с розой в зубах — он, наверно, должен быть подобрее: — Капитан сюда вообще приходит?

— Никогда, — произносит череп сквозь зубы. — И он бы хотел, чтобы сюда никто не ходил. Чтобы только он мог управлять сознанием матросов.

— Тогда почему он просто не свернет всю лавочку? Он же капитан, значит, может делать, что хочет, так?

— Ха! — подает голос череп с кубиками вместо глаз. — Как же мало ты знаешь!

— Кое-что здесь неподвластно даже капитану, — произносит череп с розой.

— Что, например?

Череп со склонностью к театральным эффектам нараспев декламирует:

«На горизонте шторм гуляет,

Сознанья кухня подчиняет;

Еще гнездо, уборщик, птица —

Вот что не даст ему забыться».

Остальные черепа стонут, а я только улыбаюсь. Если капитан не всемогущ, быть может, мне все же удастся раздобыть ключ.

110. Сад неземных наслаждений

Мы с Хэлом сидим в комнате отдыха. Он поглощен своими картами, а я погружен в рисование и изо всех сил стараюсь находиться здесь, а не где-то еще.

— Я сочинил себе язык без правил, — рассказывает мне сосед. — Сплошные руны, сигналы, струны и цимбалы. Но он слишком беспорядочен, чтобы я мог его запомнить.

— Цимбалы нужны, чтобы останавливать тебя, когда ты занудствуешь? — невинно спрашиваю я.

Хэл наставляет на меня палец:

— Эй, не забывайся, а то я как-нибудь ночью отмечу тебя руной облысения и ты превратишься в собственного отца.

Насколько я помню из какого-то комикса про черную магию, руны — это средневековые магические символы тех времен, когда все были настолько безграмотны, что умение читать само по себе уже граничило с магией. Грамотных людей считали гениями. А тех, кто читал не разжимая губ, провозглашали либо пророками, либо посланниками дьявола, в зависимости от того, кто и зачем навешивал ярлыки.

Сегодня этим, как обычно, занимается Хэл:

— Знаки имеют власть! — объявляет он. — Ты видишь крест и что-то чувствуешь. Ты видишь свастику и ощущаешь что-то другое. Хотя в древней Индии свастика была пожеланием удачи, то есть, знаки тоже можно извратить. Поэтому я придумываю свои. Для меня они имеют смысл, а остальное неважно.

Сосед рисует спираль и протыкает ее синусоидой. Потом ставит два пересекающихся вопросительных знака. И правда, символы имеют власть. Он наделил их властью.

— И что они значат? — спрашиваю я.

— Говорю же, я забыл свой язык. — Хэл кидает взгляд ко мне в блокнот и видит, что я скопировал обе руны и дорисовал их до двух дерущихся фигур. Я извратил его знаки. Что он со мной сделает?

— Твоя фамилия Босх, — произносит он. — Ты не родственник?..

Думаю, он спрашивает, не в родстве ли я с Иеронимом Босхом, нарисовавшим кучу всякой жути, которая до чертиков пугала меня в детстве и до сих пор крутится в голове в трудные времена.

— Может быть. Не знаю.

Неясность устраивает Хэла, и он продолжает:

— Не зови меня в «Сад земных наслаждений», и я не буду рисовать руны у тебя на лбу.

Мы ударяем по рукам.

111. Я горячий

Посреди ночи я просыпаюсь в знакомом онемении: сознание еще не ожило, и вдобавок накачано лекарствами. Голова похожа на аэродром в нелетную погоду. Мысли застряли на земле. Но меня не покидает ощущение, что на меня кто-то смотрит. Я заставляю себя разогнать лекарственный туман и перевернуться на другой бок: у кровати кто-то стоит. В слабом луче света из коридора я могу разглядеть зеленую пижаму с узором из мультяшных морских коньков. Раздается какое-то клацанье, и я не сразу понимаю, что это стучат чьи-то зубы.

— Мне холодно, — говорит Калли. — А ты всегда такой теплый!

Она стоит и стучит зубами. Хэл раскатисто храпит у противоположной стены. Девочка ждет приглашения. Я откидываю одеяло. Это сойдет за пригласительный жест, так что Калли забирается ко мне.