Безбилетник - [2]

— Да, на Эшер, как и все эти любители космической экзотики, — он кивнул в сторону проходивших мимо пассажиров.

— Дело в том… — «ковбой» замялся. — Просто на Эшере работает мой брат, Ричард Свифт.

— О-о-о, вы, случайно, не потомок знаменитого писателя Джонатана Свифта? — заинтересованно спросил Хенкин, гордившийся своими познаниями в старинной классической литературе.

— Нет… Я не знаю такого… — «ковбой» сбился и тут же заговорил торопливо, видимо опасаясь, что Хенкин уйдёт, не дослушав. — Не согласитесь ли вы, сэр, передать брату письмо? Он обязательно будет среди встречающих, и вы его непременно узнаете, потому что мы с ним похожи, как говорят моряки, словно две капли морской воды…

— Хорошо, ваша просьба меня нисколько не затруднит, — неожиданно для себя сразу согласился Хенкин. — Но что мне делать с письмом, если ваш брат всё-таки не встретит космолёт?

— О, даже не сомневайтесь — он непременно там будет!

Хенкин, которому крайне польстило обращение «сэр», положил конверт в портфель из кожи тэсской ящерицы, помахал рукой «ковбою» — и среди последней группы нарочито неторопливых, преисполненных своей значимости туристов прошёл через турникет. А дальше, вслед за длинноногой и миловидной служащей космопорта, — к поджидавшему макробусу.

Погрузившись в уютную невесомость пневмокресла, он попытался ощутить себя столь же беспечным туристом-снобом, как и все окружающие. С удовлетворением отметил, что пока это получалось. Ещё бы: ему давно не доводилось проводить время вот так, праздно — не утруждая себя решением какой-нибудь производственной проблемы или анализом уже принятого решения…

Вынырнув через шлюзовой переход из-под шатрового свода космовокзала — прямо под слепящее даже через поляризующий полупрозрачный пластик солнце, — макробус набрал скорость и бесшумно заскользил над красноватыми плитами бетонного поля. Пассажиры с любопытством взирали то на серую, с непроницаемо плотными тенями, поверхность Луны, то на голубой глобус Земли на беспросветно-чёрном небосклоне, то на возвышающийся над другими космолёт новой пассажирской серии «Геркулес».

«Словно колосс над пигмеями», — отметил про себя Хенкин, разглядывая космолёт.

Действительно, по сравнению с изящными серийными челноками и даже с массивными «грузовиками» размеры «Геркулеса» были просто потрясающими. Но главным достоинством новых космолётов было то, что они могли стартовать не только с Луны или с околопланетных орбит, но и непосредственно с поверхности любой планеты, включая Землю. Это, без всякого преувеличения, было последним словом космической техники уходящего двадцать первого века, и это была весомая заявка на лидерство фирмы «Круизкосмос».

Хенкину приятно было сознавать, что и этот новый космолёт, и вся последующая серия принадлежат компании, одним из боссов которой является он. Причем не рядовым, а весьма значимым и перспективным руководителем.

Тем не менее, бодрое настроение, которое он старательно в себе «подогревал», начало улетучиваться. Цепляясь за тающее душевное равновесие, Хенкин попытался думать о чём-нибудь отвлечённом и приятном — ибо знал наверняка, что где-то там, пока ещё в подсознании, стремительно набирает силу ужас перед предстоящим перелётом. Как последнее, часто помогавшее в таких случаях средство, он попытался переключить мысли на семью, на своё детство.

Вспомнился вдруг эпизод из далёкого-далёкого прошлого. Он, совсем ещё маленький мальчик, говорит матери: «Я никогда-никогда не улечу с Земли, потому что больше всего на свете я люблю наш дом и тебя».

А мать гладит его по голове сладко пахнущей вареньем рукой и успокаивает: «Тебе и не нужно будет никуда улетать. Твой отец достаточно богат, чтобы обеспечить нам приличную жизнь на Земле…»

Мать говорила это с уверенностью — и он верил ей, как привык верить каждому её слову.

Но прошло два десятка лет, и вот ему пришлось-таки улетать с Земли, причём довольно надолго. Улетать вопреки собственному желанию, но для того, чтобы обеспечить эту самую приличную жизнь себе, матери и своей будущей семье. Но зато уж обеспечить раз — и навсегда! И никому из коллег даже в голову не пришло, что сегодня он совершает самый настоящий и хорошо бы самый последний в жизни подвиг! Ибо для подверженного клаустрофобии человека две недели одиночного заточения в крохотной каюте космолёта равнозначны заключению в тюремной камере-одиночке.

От неотвратимости происходящего и от полной безысходности впору было завыть, но он понимал, что надо держаться, пусть даже из последних сил! Ещё в ранней юности он определил своё жизненное кредо: «На голове удачи произрастает один единственный вихор, и если сумел ухватиться — ни за что не выпускай, ибо второго случая может не представиться». А он, похоже, этот руль судьбы ухватил-таки, причём довольно крепко!.

Эластичный гофр шлюз-перехода, опущенного с космолёта, мягко прильнул к тамбуру макробуса, послышалось негромкое шипение выравниваемого давления — и створки дверей медленно разошлись в стороны.

Эскалатор плавно и бесшумно поднял пассажиров на нижнюю палубу, а оттуда расторопные стюардессы развели всех по каютам.