Без вести... - [21]

Дела в имении шли превосходно. Вермахту были нужны молоко, масло, свинина. Шиммель поставлял их, разумеется, не только из патриотических побуждений, но и по довольно высоким ценам.

Гельмут вырастил трех сыновей: Отто, Карла и Вильгельма. От них аккуратно поступали письма и посылки из Франции, Югославии, России.

Хозяйство процветало. И вдруг наступил роковой сорок четвертый год — все пошло прахом. В течение месяца Шиммель получил три извещения, его сыновья погибли: Отто — в Нормандии, Карл — в горах Сербии, Вильгельм — в лесах Закарпатья.

И, наконец, шальная бомба начисто смела его владение, похоронив под обломками больную жену. Все, чем жил Гельмут Шиммель, чем дышал и гордился, чему радовался и поклонялся, на что молился в минуты умиления, все исчезло. Когда стали слышны залпы русской артиллерии, его твердая вера в непобедимость германской армии окончательно покачнулась.

Уложив самые ценные вещи и деньги в несколько чемоданов, Шиммель сел за руль своего новенького «БМВ» и двинулся на Запад, опережая бежавшую «непобедимую армию».

После войны ему удалось получить небольшую компенсацию за утраченное хозяйство и погибших сыновей. Весь свой капитал Гельмут вложил в землю и свое новое хозяйство у подножия Баварского леса. Он снова стал поставлять молоко, масло и свинину. Вскоре судьба свела его с Хильдой, вдовой гестаповского унтер-офицера, убитого в боях за Кенигсберг. Любовь? Нет, просто Гельмуту была нужна хозяйка в доме, а Хильде — мужчина, опора в ее нарушенной жизни. Немного смущало то, что ему тогда исполнилось пятьдесят пять, а ей — тридцать. Но к их общей радости у них родилась дочь, любимица Грета, которой теперь уже восемь лет.

С годами стоимость машин, удобрений, инвентаря, одежды и обуви беспрерывно возрастала, а цены на хлеб, молоко и мясо снижались: американцы завалили Федеративную Республику дешевыми продуктами. Разве можно было выдержать конкуренцию с заокеанскими фермерами!

Гельмут сидел, уткнувшись в бумаги. На лице выступили капельки пота. Неслышно подошла фрау Хильда и положила руку на его плечо.

— Что, отец, доходы подсчитываешь?

Шиммель вскочил.

— Доходы?! — закричал он страшным голосом. — Не доходы, а убытки! Все кричат о «немецком экономическом чуде», а я из долгов вылезти не могу. На вот, гляди, — он тыкал ей бумагу со своими подсчетами. — Гляди, что получается!

Шиммель всегда в подобных случаях вспоминал о своем прежнем хозяйстве.

— Да, в Восточной Пруссии я был хозяином, — говорил Гельмут, обращаясь к фрау Хильде и часто моргая белобрысыми ресницами. — Чистого дохода получал десять-пятнадцать тысяч марок в год, пока не пришли эти русские — гунны и азиаты. Истребить их надо было, всех до единого! Жаль, фюрер не успел...

— Перестань, отец, услышат.

— Кто услышит? Эти русские? Плевал я на них! Они жизнь мне загубили... Пусть продлит бог дни старого Конрада: он правильную линию ведет.

— А цены разве без его ведома устанавливают? — осторожно спросила Хильда.

— Что, цены? — Гельмут растерялся, не находя ответа. — Нет, не он. Это круппы, клекнеры и ханиэли, они, только они.

— Ты сейчас как коммунист рассуждаешь, — засмеялась Хильда.

— Но-но, прямо уж коммунист... Я же понимаю: нам нужна армия, чтобы отомстить русским, а это стоит не дешево...

— Как же нам быть дальше? — спросила Хильда, прислонив голову к его плечу.

— Продать землю, хозяйство, купить домик в Регенсбурге и там жить потихоньку... И Грете в школу пора.

— Кто же купит землю, если от нее одни убытки?

— Все земли в окрестности скупило командование американских войск. Они хорошо платят. Молю бога, чтобы и наш участок взяли.

— Чего же мы будем делать в Регенсбурге?

— Живут же люди... На год-два у нас хватит. Работу найдем.

В комнату вбежала Грета, рыжеволосая, худенькая и голенастая девочка. Поцеловала отца, мать.

Фрау Хильда посадила девочку к себе на колени и спросила:

— Скажи, Грета, ты хочешь жить в городе?

— Хочу. А в каком?

— В Регенсбурге. Купим домик на берегу Дуная, с садом... хорошо? Только ты этим русским пока ничего не говори.

— Русским свиньям, да?

— Грета, зачем ты так...

— Правильно она говорит, — вмешался отец. — Только так их можно называть.

— Ну довольно, Гельмут. Грета, ты поняла, чтобы никому ни слова о нашем разговоре. Иди, побегай.

В это самое время Сергей и Люся тоже ломали голову над вопросами своей жизни.

Уже две весны прожили Пронькины в этом доме. Подавленные тяжелой борьбой за свою жалкую долю, они научились терпеть и молчать, но не смирились. Бессонными ночами, в редкие дни отдыха Сергей и Люся думали, мечтали, искали пути к своему счастью, надеялись на чудо, которое может принести им избавление. И когда у них родилась дочь, назвали ее Надеждой.

Воскресенье. Хозяин разрешил им отдохнуть. У Люси всегда находились дела по дому: постирать, заштопать, сготовить обед. Сергей такие дни полностью отдавал дочери. Полная, голубоглазая Наденька начинала ходить, смешно переставляя ножки, шлепалась, ушибалась.

Сергей брал ее на руки, она вырывалась.

— Пусти ты ее, Сережа, не держи.

— Да она и так вся в синяках...

— Ничего с ней не станется, крепче будет.

Отец отпускал...