Без тринадцати 13, или Тоска по Тюхину - [10]

— Записывайте-записывайте! — бросает в сторону гражданин начальник товарищ майор Бесфамильный и младший подполковник Кузявкин исполнительно трещит на машинке.

— Слушайте, вы меня совсем запутали. Тюхин и Эмский, ну как это… Ну это, вобщем, мои псевдонимы…

— Клички, — понимающе кивает гражданин майор.

И все начинается по-новой.

— Да вы не психуйте, не психуйте! Зачем же так?!

Брезгливо морщась, он угощает меня папироской. Я все никак не могу поймать огонек спички, но вот наконец прикуриваю, со всхлипом затягиваюсь. Пальцы у меня трясутся, губы дрожат.

— Значит, говорите, в кепке, с усами?.. Пишите-пишите, Кузявкин! Видите — гражданин Кац-Пулатов все-таки хочет сделать чистосердечное признание!.. Та-ак, порошочек, говорите… Два?! Ага: проще говоря, после трудов праведных решили «оттянуться». Поймали кайф, как выражаются некоторые несознательные товарищи… Допустим. А как, вы говорите, того, с фиксой звали?.. Пегас?! Так-так, уже теплее, теплее!.. Выходит — Пегас, он же еще и — Конь!.. Постойте-постойте, что вы несете! А крылья-то здесь причем?!

— Да вы что, не марксист, что ли?! — в сердцах восклицает он, когда я заканчиваю свои сбивчивые, чудовищно неправдоподобные разъяснения. — Что значит — «как ангел по небу полуночи»? Так и скажите: на дельтаплане, чтобы сподручней было пересекать государственную границу… Что, опять не так?!.. А я ему, Кузявкин, еще и папиросочки даю!.. Послушайте, гражданин хороший, — в нашем регионе по небу летает только наша же авиация!

— А птицы?

— Какие еще… Птицы?!

— Ну, такие… ну, в общем, кукуют которые…

Они молча переглядываются, два мучителя моих.

— Послушайте, — не сдаюсь я, — вы у Ляхиной, у Ираиды Прокофьевны, вы у нее справьтесь. Она же меня вот с таких лет знает. Ну ей Богу — М. моя настоящая фамилия, потому и псевдоним такой — Эмский… Ее что — нет?.. Ускакала?

И опять они молчат.

Бьют часы. Одиннадцать раз подряд. Гражданин майор Бесфамильный устало раздергивает шторы. Там, на воле уже почти рассвело.

О, что стало с вами, глаза мои, глазоньки бедные, вечно видящие не то, что положено, проклятые очи мои! Вы уже и не слезитесь, почти и не моргаете уже, как этот рассвет, серые мои, заплывшие от ежедневных «корректировок»…

За спиной пронзительно скрипит дверь. Тяжелые шаги, сопение. Это он мой третий. Генерал-адьютант А. Ф. Дронов, тутошний заплечных дел мастер. Я уже начинаю узнавать его затылком!..

Люди, неужели я любил вас?!

— Что у вас с челюстью?.. Выбита?! Ах, Афедронов, Афедронов, ведь могут подумать, что потому и ударник!.. Ну-с, продолжим… Так кто, вы говорите, к вам постучался после визита к Резиденту? Рабочий, солдат и?..

— И ма…фрос, — с трудом ворочая языком, отвечаю я.

— Имя, фамилия, кличка.

— Э омню… ажется, Швандя.

Гражданин майор Бесфамильный, потирая руки, поднимается. Сегодня он, похоже, в настроении.

За окном, в блеклом потустороннем небе висят допотопные аэростаты.

Гражданин майор подходит к самодельному календарю с загадочной надписью: «До третьего марта осталось…». Он меняет цифры и теперь остается уже 72 дня. Когда началось следствие, оставалось на триста больше.

— И ничего не попишешь! — весело восклицает гражданин майор. Ни-че-го! И знаете почему, Дудай Шамилевич? Да потому что — диалектика! Вы истмат изучали?.. Вот и плохо! Вот и чувствуется!..

И насмешливо глядя поверх своих черных очков, он садится за рабочий стол — моложавый, как все высшее начальство, весь в скрипучих ремнях.

Над его головой поясной портрет товарища Маленкова. Портрет как портрет, с одной, правда, странной поправочкой: глаза у незабвенного Георгия Максимилиановича закрыты…

Почему?! Зачем?!

Но я теперь уже и спрашивать боюсь. Долгим, немигающим взглядом я смотрю на ползущую по портрету муху. Все смотрю, смотрю и она не «плывет», не смазывается, не исчезает. Как ни в чем ни бывало сучит ножками на государственном лбу!

Кабинет большой, светлый, с окнами на Литейный проспект.

Слева от гражданина майора сейф. Над сейфом прикноплен плакат под названием — «ЛИЧИНА ВРАГА». Вот уж это, как говорится, в самую точку! Ну, просто вылитый враг! В шляпе, в очках, при галстуке, да еще — бороденка, такая, знаете ли, троцкистско- бухаринская, клинышком. Помню. Видел в начале пятидесятых. Они — эти самые враги народа — так и шастали по улицам послевоенного Ленинграда. Они, вражины, так и шастали, а мы, юные чекисты, бдительно следили за ними и, ежели что, сломя голову бежали к телефончику. И вот помню, как один такой вышел из парадной у кинотеатра «Искра». При этой самой бороденке, в шляпе, в очках да еще в бухгалтерских сатиновых нарукавниках. Они-то, помню, больше всего и поразили. «Да у него же, гада, руки по локоть в крови!» — ужаснулся догадливый Совушка…

— Так кого, вы сказали, напоминает вам этот субъект? — кивая на плакат, спрашивает мой следователь. По особо важным делам, разумеется. — Да вы не нервничайте, не нервничайте!.. Повторяю вопрос: где и при каких обстоятельствах вы, Тюхин-Эмский-Кац-Пулатов, встречали изображенного на плакате человека?.. Ну живенько-живенько, я жду…

И я — а что еще остается делать?! — говорю им: так, мол, и так — на сто процентов не уверен, но, кажется, это он — Ричард Иванович Зоркий, мой связник, каковой с другим моим сообщником по кличке Кузя-Кот, поджидал меня в условленном месте.