Без семи праведников... - [9]

Ипполито слушал Соларентани, закрыв глаза и тяжело дыша, потом поднял на него больные глаза.

— Но двери-то спальни тебе открыла Джованна? Она влюбилась в тебя? Или ты совратил её?

Соларентани съёжился и пожал плечами.

— Если огонь и солома оказываются рядом — солома загорится. Кто виноват — солома или огонь? Не было бы огня — солома бы не вспыхнула, не было бы соломы — огонь погас бы. Я искушаюсь любым хорошеньким личиком, плоть тяготит меня. Искушения всё тяжелее. Но, что я говорю, безумный? Я должен устоять. Простите же меня. Простите и супругу — она на минуту поддалась искушению, но тоже устояла. Цена устоявшего стократ выше не искушавшегося, она предана вам. — Флавио на глазах секундантов склонился к руке соперника и поцеловал её. — Я наложил на себя епитимью, посадил себя на хлеб и воду, — он жалобно улыбнулся, — правда, толку нет, плоть всё равно беснуется. Молитесь обо мне, грешном.

Монтальдо, опершись о камень, медленно поднялся, взглянул сверху на Соларентани. Неожиданно усмехнулся.

— А кто учил тебя фехтовать?

Флавио смутился.

— Один… приятель. Он сказал, что в память о моём отце не даст мне быть прихлопнутым как муха, — Соларентани отдал шпагу Монтальдо, а после, сбегав к уступу и найдя дагу, вернул её Ипполито.

Монтальдо полегчало. Мальчишка снял тяжесть с его души покаянием и загладил позор смирением. Он вздохнул и пошёл к лошадям. За ним потянулись и секунданты, откровенно ошарашенные поведением мальчишки, во прахе лобызавшего руки поверженного им.

* * *

Едва они исчезли за поворотом, Даноли приблизился к Флавио и его приятелю. Сейчас, когда соперники уехали, молодой Соларентани совсем не пытался корчить из себя героя, он оперся головой о седло и, глядя на распухшую ладонь и потирая шею, стонал.

— Боже, как всё болит…

Шут не сказал Соларентани ни слова, но граф вдруг отчётливо понял, что он и есть тот «приятель», что учил Флавио фехтованию. Песте тем временем снял шутовской колпак с золотыми бубенцами, обнажив длинные чёрные волосы, рассыпавшиеся по плечам, и, не обращая никакого внимания на стонущего Флавио, смотрел на Альдобрандо, о чём-то размышляя. Альдобрандо неожиданно невесть как постиг, что нравится этому человеку, и, хоть его самого теперь ничего не удерживало здесь, тоже не хотел уходить. Ему показалось, что он не должен разлучаться с этим человеком в чёрном, чьё имя столь болезненно отзывалось в душе Даноли. Он ушёл от чумы и пришёл к Чуме? И, тем не менее, уходить не хотел.

Даноли поклонился придворным.

— Я граф Альдобрандо ди Даноли. Если вы в замок, господа, не будете ли вы любезны сказать, там ли герцог?

Песте бросил на него участливый взгляд чёрных глаз и кивнул. С этим человеком Альдобрандо раньше при дворе не встречался. За последние годы явно многое изменилось. Тут стонущий Соларентани тоже расслышал вопрос графа.

— Герцог в замке, но у него папский викарий. Он уедет только в субботу.

Даноли нахмурился. Теперь он понял, почему сенешаль и референдарий смогли безнаказанно отлучиться из дворца, но это означало, что на ближайший вечер ему придётся где-то устроиться — глупо и думать прервать визит такого гостя. Альдобрандо осведомился, в замке ли его старый друг Джанфранко Джанино, библиотекарь герцога? Увы, вздохнул Соларентани, по-прежнему потирая шею. «Он сильно болел прошлой зимой, и не поднялся».

— Вам лучше пока подождать — либо в странноприимном доме при нашем храме, но там едва ли места будут, либо гостинице, но там от клопов житья нет. Может и ли Грандони вас к себе взять. У него-то поуютнее, — как показалось Альдобрандо, несколько саркастично бросил Флавио. — Пока во дворце суета да скандал — лучше там не появляться. Герцог раздражён. Остановитесь у Грациано.

Шут по-прежнему не произнёс ни слова, но снова учтиво кивнул, тем самым свидетельствуя, что, если и не отличается разговорчивостью, всё же вовсе не глух. Даноли понял, что его зовут Грациано ди Грандони.

Альдобрандо был придворным и понимал, что лишних вопросов сейчас лучше не задавать, хоть и подивился словам Соларентани о скандале. Что за скандал? Но эти мысли пронеслись в голове мельком, ибо его занимало совсем другое. Альдобрандо подумал, что молчаливый герцогский шут — человек весьма непростой, а глаза его так и просто запредельны. Даноли знал дворцовую камарилью: этот человек был не оттуда.

Мессир ди Грандони был непроницаем, кроме странного света над его лбом, минутного преломления света, Даноли ничего не видел, — и это неожиданно порадовало Альдобрандо. Значит, всё вздор. Но он тут же ощутил странный интерес к этому человеку и снова заметил, что шут тоже озирает его доброжелательно и благосклонно. Даноли вежливо обронил: «Если он не будет в тягость мессиру ди Грандони…»

Шут снова улыбнулся, чуть склонив голову, давая понять, что будет весьма рад гостю.

В город вели старинные ворота Порта Вальбона и широкая улица Маццини, которая заканчивалась у оживлённой площади, где возвышались резиденция епископа и кафедральный собор, а там, где старожилы по рассказам бабок помнили Башню Подеста, ныне молчаливо вздымался замок герцогов Урбинских. Там Соларентани отделился от них, сказав, что ему необходимо повидать епископа Нардуччи.