Без права на ошибку - [11]

— За плохим делом ходил?

— Нет, Гирыш, я плохих дел не делаю, — серьезно ответил Студент.

— Значит, ты воров не любишь, ты меня любишь, правда?

— Правда, Гирыш. Ты ел сегодня?

— Много ел. Хозяин за теплой печка мне большой ломоть хлеба давал и еще сала, совсем маленький ломоть.

— А вот это тебе от меня, — Студент положил на ладошку парнишки пшеничный бублик. — Я сейчас разденусь и тоже спать лягу. А ты — угощайся.

Гирыш с готовностью придвинулся вплотную к стене, чтобы побольше места оставалось Студенту. Тот сел на матрац, разулся, взял с табурета скинутую шинель, укрыл ноги мальца и лег сам.

Гирыш потрогал пальцем светло-русую бороду Студента:

— Борода настоящий стал, шибко не колется.

— Подожди немного, и я отращу ее такой же длинной, как у вумурта.

— Откуда наше слово знаешь?

— А я и еще знаю — нянь и пурт.

Гирыш засмеялся:

— Я тебя научу по-нашему — хочешь?

— Хочу. Жаль, что учиться сейчас времени нет. Ты лучше пока расскажи мне еще про своего отца. Ты помнишь, как его арестовали?

Гирыш придвинулся к Студенту и тихо заговорил:

— Помню… Я считал, когда это был — четыре зимы назад. Тогда в деревне Вожгурезь наш семья жил. Они ночью пришел. Я с братишкам на полатях спал, а тятяня с мамкой — внизу, на кровати. В дверь сильно застучал. Отец не успел встать — дверь отворилась с крючком вместе, крючок на пол упал. Шибко я пугался. Мама лампу засветил. Два дяденька зашел. Один дядя я узнал — Рогожников зовут, он из наш деревня. Второй — чужой, как офицер одет, из город приехал. «Собирайся!» — сказал отцу Рогожников, а чужой сказал: «Ты арестован». Они и увел тятю… — Гирыш отвернулся к стене. Студент уже пожалел, что затеял эти расспросы, и, чтобы успокоить парнишку, сменил тему разговора:

— А где же ты научился говорить по-русски?

— Мы до деревня Вожгурезь в русской деревня жили. Я с ребятами на улице говорил только по-ихнему, по-русски, значит. А дома — наоборот, по-своему. Мама не раз сказывала: кто родной язык забывает, тот и родной народ забывает.

— Умная женщина была у тебя мама.

— Очень умный и очень красивый, туж визьмо но чебер, по-удмуртски.

— Туш чебер? — повторил Студент.

Гирыш весело поправил его:

— Туш — вот борода, который у тебя растет. А туж — очень.

Они оба тихонько рассмеялись.

— Я тебе, агай, не все сказал, что тогда запомнил. Тогда вместе с отцом еще и друга его заарестовали — Вострикова, Фокей агая. Отец председатель комбеда, а Фокей агай — его помощник. Из тюрьмы он один живой вернулся, люди сказывал, будто сбежал. Он с матерью обо всем разговаривал, наверно, я не слышал…

…А Фокею Вострикову действительно было о чем рассказать.

В тюремную камеру одного за другим вталкивали все новых и новых людей. Среди них Игнатий, отец Гирыша, с удивлением узнал начальника городской милиции Александра Бабушкина. Он хотел было подойти к нему, но того перехватил мордастый парень, спрыгнувший с верхних нар.

— Вот ведь, гражданин начальничек, как в жизни бывает. Не так давно ты со мной в кошки-мышки играл, сам был кошкой, а я — мышкой. Теперь, смотрю, мы оба — мышки. А? Вот и говорят, гора с горой не сходятся, а человек с человеком…

— Это ты-то человек?! — не счел нужным сдерживаться Бабушкин. — Тебе не раз давали возможность стать человеком, а ты вот снова за грабеж срок схлопотал.

— А кто меня сюда упрятал, не ты ли?

— Я. Таким бандитам, как ты, нет места на свободе.

— Мне нет места?! — уголовник скрюченными пальцами потянулся к горлу Бабушкина. Игнатий, сжав кулаки, встал между ними. Уголовник, не ждавший такого решительного отпора, попятился и уже примирительно буркнул:

— Зачем нам ссориться? Одну баланду хлебать…

Игнатий встретился взглядом с Бабушкиным, и они примостились на краешке нар.

— Как это все случилось, товарищ Бабушкин?

— Не знаю, Фролов, не знаю… Сам голову ломаю, пытаюсь разобраться. Знаю одно — не надолго они верх взяли, а вот для нас с тобой, возможно, и до последнего часа жизни.

Дверь в камеру отворилась, но никого не втолкнули. В проеме стоял щеголеватый поручик:

— Фролов, на допрос!

Игнатий протолкался к двери, а когда вышел в длинный коридор, узнал поручика. Это был тот самый человек, который вместе с Рогожниковым арестовывал его и Фокея.

— Узнаешь? — спросил поручик, когда ввел Игнатия в небольшой кабинет и закрыл дверь на ключ.

— Узнаю ночного гостя, — признался Фролов.

— Я тебе не гость, запомни, а хозяин, — поправил поручик. — Я — правнук купца Рогожникова. Слыхал про такого?

— Как не слыхать…

— Его повесили по доносу крепостного мужика, твоего прадеда. Так что я, как видишь, наследник всех владений, принадлежавших моему прадеду, потом — деду и отцу. И у меня к тебе особый счет. Вот я и отвечаю теперь на твой вопрос, что ты задавал при аресте — «куда? за что?» Видишь, как обернулось?

— Выходит, Илюш Рогожников — прямая родня тебе?

— Не о нем речь. Я сохраню тебе жизнь, если ты отречешься от большевиков и скажешь, где упрятано реквизированное зерно.

Игнатий Фролов давно приготовился к самому худшему исходу ареста еще там, в Вожгурезе. Он молчал, не отвечал на предложение Рогожникова, вел безмолвный разговор сам с собою, со своей совестью: «Правильно ли я жил? Не жалел ли сил для народного дела? Нет, не жалел. И на гражданской за власть Советов сражался и теперь готов умереть за Советскую власть».