Без парашюта - [20]

Почему-то я вдруг оказалась на Невском. В глазах потемнело, я только теперь вспомнила, что, кажется, уже двое суток не ела. Поймав машину, я назвала адрес Коляковцева, он жил совсем рядом. Слава Богу, я его застала. Я буквально упала ему на руки, а когда очнулась, передо мной сидел Василий, Мишин друг, будущая гордость отечественной медицины.

— Сколько мне осталось? — неудачно пошутила я.

— Трудно сказать, Катя, — я с удивлением поняла, что он говорит серьезно. — Может, час, может, год. Может, десять лет…

— А в чем собственно дело? — недоумевала я — С диагнозом торопиться не будем, — ушел от ответа Вася. — Никакого курева, кофеина, стрессов… Что вообще случилось? У тебя совершенно безумный вид! Извини, я так испугался… Вот, порылся у тебя в сумке и кое-что там обнаружил, — Василий показал мне мою тетрадь. Я уже начала писать свой рассказ. Только так мне удавалось хоть ненадолго вернуть прошлое, еще раз оказаться рядом с Боренькой. Я писала и боялась даже подумать о том, что произойдет, когда писать будет уже не о чем. Мне больше некуда будет сбежать от себя?

— И что же? — я внимательно следила за Васей.

— Я бы посоветовал тебе сделать все возможное, чтобы Миша этого не увидел, — не спускал он с меня глаз. — Это я говорю как друг. А вот, что я скажу тебе как врач. Ты правильно делаешь, что пишешь. Нельзя держать такое в себе. Уверен, этот способ выговориться поможет тебе придти в себя, но, Катенька! Это ведь все ужасно!

— Что ужасно? — я начала раздражаться.

— Ты как-то все неправильно воспринимаешь, — понизил он голос. — Это же бред, неужели ты сама не видишь?

— Что ты, интересно, имеешь в виду? — Вася, очевидно, заметил закипающую во мне злость и ловко увел разговор в другую сторону.

— Если ты так любишь этого Борю, то радуйся, что он тебя бросил, а не ты его. У вас бы все равно ничего никогда не вышло.

— Это почему же?

— Подрастешь, узнаешь, — уверенно ответил Вася. — И не вздумай рассказывать про него Мише.

— Да почему, черт возьми?! Он то тут причем?

— Катюша! Поверь мне на слово, гораздо быстрее, чем ты можешь себе представить, ты станешь его женой.

— Никогда! Я не хочу быть куклой на чайник! Я не буду его аквариумом! — взорвалась я — Ага! Ты кричишь! И знаешь почему? Потому что тебя задевает его холодность. Потому что ты ревнуешь. И весь этот бардак, который ты развела, — всего лишь попытка привлечь к себе его внимание.

От ссоры нас спас Михаил. Он появился в дверях усталый, какой-то пыльный, обросший щетиной, но помолодевший, сверкающий глазами и новой, еще неизвестной мне, улыбкой.

— Ну что? — резко прервал он нас, озабоченно поглядывая то на меня, то на Васю.

— Нормально, жить будет, — спокойно ответил Вася. — А ты чего такой взмыленный?

— Ребята, я разорен! — торжественно заявил Миша. — Счет заморозили, налоговая полиция вот-вот схватит меня за голую пятку, в стране финансовый обвал, работы нет, а денег не хватает даже на то, чтобы оплатить Лешкину няньку!

— Вот это да! — обалдела я. Кажется, Мишина мечта о миллиарде долларов надолго отодвинулась от реальности.

— Я рад, что у тебя бойцовский настрой, — подмигнул Вася.

— Не то слово… Как в старые добрые, — подхватил Коляковцев. И скоро они уже что-то обсуждали в Мишином кабинете, позвякивая кампари и дымя разноцветными «Собрание». А я? Я вновь утопала в воспоминаниях. Боря!

Где он теперь? Что с ним? Какая я дура! Ведь я еще и названивала ему! А он даже не знал, что сказать, как меня повежливее послать! Никогда не забуду это невыносимое молчание в трубку! Черт! Все-таки так тоже нельзя. Надо что-то делать. Все переменить! Абсолютно все! За этим решением последовала череда отчаянно глупых поступков. — Катюшечка! — вдруг кто-то ласково мурлыкнул рядом. Так называл меня только Мишин сын. Миша часто подсмеивался над Лешенькой, который в свои четыре года казался гораздо более влюбленным в меня, чем его чересчур мудрый отец.

— Что, маленький? — я села на постели и крепко обняла его.

— Тебе лучше? — Лешенька прижался ко мне, обвив мою шею тоненькими ручонками.

— Да, мой сладкий, — растроганно шептала я. — Все хорошо. Все еще будет очень хорошо, — так мне сказал Боря при прощании, и боялась не верить в это.

— Ты теперь останешься с нами, правда? — робко и в то же время требовательно, как любой любящий человек, вопрошал Леша.

— Солнышко мой, но я ведь не могу, — удивленно взглянула на него я. — Почему? — я сама хотела бы знать, почему не могу быть рядом с тем, кого люблю. Но вдруг что-то перевернулось во мне. Я решилась. Раз уж Бог послал мне такое испытание, раз уж он показал мне обратную сторону любви, то почему бы мне не уберечь от подобных разочарований тех, кто любит меня. Как я могу отказать маленькому мальчику в праве любить меня? Как я могу объяснить этому неизбалованному родительской лаской ребенку, что любовь может тяготить, причинять неудобство и даже боль? Ведь когда тебя любят, ты невольно чувствуешь себя обязанным, а любая обязанность терзает эгоистичное, свободолюбивое сердце человека. Порой и я содрогалась, глядя в круглые обожающие меня глаза Лешки. Мне станови лось не по себе от его детской нежности. Вот уж действительно, мы в ответе за тех, кого приручили. Сколько раз я зарекалась приходить к нему, зная наперед, как он будет скучать потом, как будет разрываться от тоски его маленькое сердечко, не желая отпускать меня в неведомый ему взрослый мир. И все же я приходила снова и снова, леденея при одной мысли, что могу лишить ребенка материнской нежности, женской привязанности.