Без названия - [15]

- Спасибо, Генри. Я оставлю вам свой номер телефона. Если у вас что-то еще возникнет в памяти, не сочтите за труд, позвоните. - Я вытащил из нагрудного кармашка кусочек белого лощеного картона и написал рядом с киевским номер моего монреальского телефона. И вдруг подумал: вот так же я давал свою карточку Джонни, он взял ее и на прощание помахал мне рукой...

- О'кей, мистер Романько! - сказал Лоусон и взмахнул рукой.

Я опустился на траву, подложил под голову сумку с фотоаппаратурой и с удовольствием вытянулся во весь рост.

Где-то шла олимпиада, кипели страсти, кто-то радовался, кто-то плакал, а мне хотелось закрыть глаза и забыться, ибо голова моя шла кругом от множества непонятных, но таивших в себе скрытый смысл фактов.

Когда, наскоро пообедав, я открыл ключом, подвешенным на одной тесемке с "ладанкой", свой бокс в пресс-центре, первое, что мне попало в руки, был белый конверт без марки, на котором красивым каллиграфическим почерком было выведено: "Мистеру О. Романько". Это не могло быть приглашением на прием - на тех конвертах имя отстукивают на машинке; не напоминал конверт и одно из "посланий", которыми засыпали нас "доброжелатели", начинавшие обращения традиционным бандеровским "друже"... Это было письмо, которого я не ожидал, но, вне всякого сомнения, адресованное мне.

В конверте лежал листок, наскоро вырванный из блокнота. Развернув его, я прочел:

"Уважаемый мистер О.Романько! Я пыталась дозвониться к Вам по телефону, номер которого любезно предоставил мне Генри Лоусон, но увы... Мне крайне необходимо с Вами поговорить о Дж. Крэнстоне. Буду вам очень признательна, если сегодня, в любое время, начиная от 14:00, Вы позвоните ко мне в отель "Шератон".

Джейн Префонтейн".

Я взглянул на часы: было пять без двадцати. Через час я должен сидеть в ложе прессы олимпийского стадиона и наблюдать за финалом стометровки. Не мог же я пропустить забег с Валерием Борзовым, хотя бы потому, что любил его не только за его золотые медали, не только за умение распоряжаться собственными силами. Он импонировал мне выдержкой, воспитанностью, какой-то особой элегантностью, с которой нес нелегкое чемпионское бремя, никогда не опускаясь до дешевого панибратства, но в то же время оставаясь простым и доступным.

Отель "Шератон" - пристанище титулованных особ, представителей влиятельных фирм - от японского "Кэнона" до американской "IBM", слетевшихся в Монреаль делать бизнес на олимпиаде, кинодив, призванных украшать официальные ложи, и прочих вельможных мистеров и мисс - был в десяти минутах ходьбы от пресс-центра и отличался от новомодного гиганта из стекла и стали "Холлидейинн", ставшего отелем номер один в столице Олимпийских игр, викторианской добропорядочностью, почти домашним уютом и невероятно высокими ценами. Уже одно то, что Джейн Префонтейн расположилась в "Шератоне", вызвало во мне чувство отчуждения, хотя я ни разу не видел девушку Крэнстона и уж тем более не слышал о ней ничего дурного. Но известно: чаще всего не мы управляем чувствами, а они нами, и не всегда наши чувства - лучший советчик, особенно когда нужно принять решение.

Не могу объяснить почему, но у меня не возникло желания встречаться с Джейн. Лишь теперь, задним числом ревизуя свое поведение в те дни, я пришел к выводу, что причиной тому, конечно же, был не отель "Шератон"; скорее всего я смалодушничал, решив избавить себя от вида женских слез. Что могла добавить нового к тому, что я уже знал, Джейн Префонтейн, ведь в тот день она была за многие сотни миль отсюда и ничего не ведала о последних минутах Джонни.

Приняв решение, я облегченно захлопнул металлическую дверцу бокса под номером 2804, бросил письмо Джейн в сумку вместе с разноцветными листами информационных сообщений и направился в большой зал, уставленный пишущими машинками. Мой столик с русской "Оливетти" был последним в ряду, что создавало иллюзию относительной отгороженности от остальных журналистов, выстукивающих на машинках очередные опусы, жующих бутерброды и отчаянно дымящих всеми табаками мира, беззаботно болтающих или отрешенно взирающих на экраны цветных телевизоров внутренней олимпийской телесети.

Я тоже сел, открыл машинку, заправил чистый лист бумаги.

Отсюда, с высоты двадцать шестого этажа, Монреаль был похож на огромный человеческий улей. Взгляд мой остановился на темно-коричневой громаде "Шератона"...

- Мистера Олеха Романьо приглашают к телефону, - раздался чистый девичий голос, так чудовищно перевравший мою фамилию, что я не сразу сообразил, что вызывают меня.

- Пожалуйста, мистер Романьо, - повторила дежурная телефонистка, когда я подошел к стойке. - Кабина номер шесть. Благодарю вас!

- Спасибо, - пробормотал я, раздосадованный столь ранним звонком из Киева.

- Алло, Киев! - крикнул я в трубку. - Алло!

- Это мистер Романько?

- Да, да, девушка, - ответил я. - Меня вызывает Киев.

- Мистер Романько, с вами говорит Джейн Префонтейн. Вы слышите меня?

Краска стыда залила мне лицо, я почувствовал себя так, словно меня окунули в кипяток.

- Добрый день, Джейн... Я собирался позвонить вам позже.