Без маски - [46]

Тридцать лет своей жизни загубил он в этой убогой усадьбе в глухой долине, к которой тщетно старался привыкнуть. Все эти годы он постоянно боролся с гложущей тоской, и всего лишь несколько раз старику довелось ее заглушить. Но после этого в душе оставалась еще большая пустота. Тёрбер почувствовал сердцебиение и удушье, которые в последние годы появлялись у него всё чаще.

Он на минуту облокотился о подоконник. Припадок прошел.

Был чудесный вечер. Туман уже опустился над рекой. Тучные хлеба зеленели вокруг зажиточных усадеб, а в окнах домов сверкали отблески вечернего солнца. Позади них возвышались горы, поросшие густым темнеющим лесом, а высоко над горами сияло небо и влекло куда-то в бесконечные дали.

«Да, здесь красиво, — подумал Тёрбер, — однако мне известна и другая красота, которую я никогда не променял бы на эту». Тоска по той, другой красоте жила в его сердце все эти годы. Но он слышал также голос другого Тёрбера, — того, который прожил в этой усадьбе десятки лет: «С теми деньгами, что ты присвоил, ты мог бы обеспечить Рагну и многое сделать для дома». Он застонал, и пот выступил у него на лбу. Тот же голос нашептывал ему: «Здесь ты на своем месте, у тебя земля, имущество. Ты живешь своей собственной жизнью, и у тебя есть кусок хлеба. Чего же тебе еще?»

…Тёрбер уже давно договорился с Кристианом, что тот возьмет его с собою на станцию, когда станет отвозить туда овощи. Со станции старик собирался написать домой: встретил, мол, друга юности, а тот пригласил его на несколько дней в город. Он высчитал точно: на свои сбережения он сможет пробыть в городе восемнадцать дней.

На следующее утро Кристиан подъехал к дому и стал торопить Рагну и дочь, которые укутывали Тёрбера, точно грудного младенца.

— Не забывай, что ты уже не молод, — говорила Рагна мужу.

Они покатили на станцию, и в тот же день, после обеда, Тёрбер сел в поезд. Он сразу же почувствовал, что начал жить той жизнью, по которой томился столько лет. Поздней ночью он приехал в город и снял комнату в небольшом отеле.

…Еще не пробило семь, а Тёрбер уже на ногах. Он стоит у причалов, наблюдая за судами. Далеко в море виден могучий лайнер. На верфи начинается хлопотливый день. Раздается утренний гудок. Тёрбер давно уже ждет его. И всё вокруг сразу приходит в движение. Старик чувствует себя частицей толпы, этих торопливо бегущих людей, которых сразу же поглощают огромные тяжелые ворота. Когда-то он тоже ходил сюда: приносил отцу кофе. Отец всегда при этом спрашивал, как у него нынче дела в школе. Потом гладил его по щеке и говорил: «Ты далеко пойдешь, мой мальчик!»

Тёрбер расхаживает по пристани. Он старается держаться подальше от тяжелых грузовиков, появляющихся там, где их меньше всего ожидаешь.

Разнообразные звуки сливаются в гул, который как будто надвигается сразу со всех сторон. В голове Тёрбера словно гудит ветер. Но ему это по душе. Маленькие моторные лодки с урчаньем несутся по морю, врезываясь в волну, мягко обнимающую их борта. «Прочь с дороги!» — рычат они. Тёрбер глядит на них с легкой улыбкой.

Надо бы найти какой-нибудь ящик и присесть. Медленно движутся буксиры, таща за собою баржи. На последней барже верхом на рулевой стеньге сидит человек, приблизительно одних лет с Тёрбером, и что-то кричит с баржи на берег; ему отвечают. Этот старик — одно целое с городом, он его неотъемлемая часть. Он не захотел стать всего-навсего престарелым тестем в доме своей дочери, не зажил на покое. Вот он сидит там, раскуривая трубку, и, как видно, вполне доволен жизнью. Тёрбер глядит на него просветленным взглядом. Ему кажется, он видит, как этот старик сидит в воскресенье у себя дома, окруженный детьми и внуками. И даже если зрение его теперь ослабло, а руки утратили прежнюю силу, он всё равно не боится, что его немощная старость отразится на бюджете семьи.

Тёрбер видит, как баржа медленно исчезает в глубине фьорда, и лишь тогда поднимается и бредет в город. На улицах еще не чувствуется большого оживления, но они уже стряхивают с себя сон. Утреннее солнце ярко освещает скамьи в парке; теплые лучи, как любящие руки, мягко ложатся на лицо Тёрбера. Он сидит и прислушивается. Сейчас город проснется. Улицы заполнятся людьми, которые каждый день появляются на них в одно и то же время. Когда-то и он был частью этой толпы, которая каждое утро приводит в движение колесо жизни. На плечах этих людей — весь труд и заботы человечества; но они скромны, среди них нет героев, и у них нет никаких богатств. Гигантской машине жизни они отдают свои мускулы, кровь, тело…

Он сидит с закрытыми глазами и прислушивается к знакомому людскому гулу. Так проходит некоторое время. Затем гул стихает — и на улицах слышен лишь обычный дневной шум.

Тёрбер воображает, что у него сегодня свободный день: ему не нужно идти в контору; он будет долго бродить по городу. Цветочные клумбы в парках напоминают сверкающие драгоценные камни. Усыпанные гравием дорожки гостеприимно стелются под сенью густой листвы деревьев. Он идет по ним, и — странное дело! — здесь он чувствует себя ближе к природе, чем там, в долине, где стоит его дом.