Без игры - [36]

— А вы, товарищ Инспектор, теперь заняли его место. Вместо него сели за руль. Вы стали вместо Кости ездить и ездили и ждали, может, вам накинут из-за спины проволочную петлю, да?

— Молчи, слушай... — яростно шикнул Лезвин.

— Не могу, — оттолкнул его Владимир Семенович. — Вам, Галя, это все очень уж представляется...

Она его даже не услышала.

— У вас тут вот забинтовано, это они вам сделали. Моего Костю вы не можете мне вернуть. Другого, никому не известного Иванова вы, наверно, спасли, и я теперь могу жить дальше. Я ведь не могла. Говорят: справедливость. А какая она, справедливость? Бумажки составляют, посылают... По телефонам звонят... Они медленно ползут... И правильно, пускай все идет по порядку, а как жить? Невозможно! Отчаяние, вы знаете? Это когда ты потерял веру в правду. Когда зло сильней всякой правды, не махайте на меня руками, я понимаю теперь все, и что вы, конечно, не один были. Есть все-таки люди... Ведь вы вот это свое живое горло подставили под петлю... я ее у себя вот тут на горле все время чувствовала. Мне уже казалось, красная полоса у меня тут начинает выступать, — она на полдороге удержала руку, потянувшуюся к открытой на шее кофточке. — Я добивалась к вам попасть, даже сама не знаю зачем. Хотелось вам что-нибудь оставить... Да что тут можно? А это согласилась его мать отдать. Для вас... А вы как хотите.

— Что это? Что вы принесли? — как-то опасливо отстраняясь, чуть не пятился Владимир Семенович от бумажки, которую осторожно выложила на стол Галя Иванова.

— Это он сам. Костя. Его мама свою вам отдает. На память. Или как знаете. Пускай у вас, а?

Владимир Семенович осторожно взял в руки фотографию со стола и стал разглядывать. Мальчик лет трех, голопузый, в одних трусиках, смеялся с открытым ртом, закинув вверх голову. Обеими руками он прижимал к щеке и плечу большой рисунчатый мяч, видно, отнял и не отдавал кому-то, чьи большие руки тянулись к нему с верхнего обреза снимка. Очень хорошо получились ромашки в траве, маленькие пальчики, облапившие мяч, и пупок на пузе.

— Руки тут видны — это он с отцом в мячик игрался, — тихо сказала Галя.

Еще минуту Владимир Семенович смотрел на маленького Иванова, как тот радовался со своим мячиком в траве, заросшей ромашками, потом очень серьезно сказал:

— Я это возьму. Спасибо. Спасибо, что вы об нас подумали, Галя. Маму поблагодарите.

— Я скажу, вы меня извините, можно, я сяду... — Она прошла, не замечая подставленного ей стула, через всю комнату и, судорожно ухватившись за спинку, неуклюже, боком присела в углу на диван.

Тончайший, пронзительный звук вдруг возник и повис в воздухе. В дверях появилась Зинка. Раскинутыми руками она цеплялась за косяк. Закинув голову, как воющая собачонка, она заливалась жалостным, не то бабьим, не то детским визгом. С перекошенным мокрым лицом, с расшлепанными пухлыми губами, она раза два икнула и всхлипнула, стараясь что-то сказать. Дымков обхватил руками и попытался утащить ее обратно на кухню, но она не только не далась, а его самого втащила через порог в столовую.

Там она сослепу от слез огляделась и узнала Юлю. Сунулась к ней, единственной, у кого могла спросить:

— Юль... это правда? Ей-богу, правда?

Юля, не понимая, глянула на нее и опять повернулась лицом к отцу. Сама она и не думала плакать, только замерла и побелела.

Больше всех потерялся, кажется, Владимир Семенович. Лезвин ткнул его гневным взглядом:

— Ну! Досекретничался! Любуйся!.. Так бы и дал тебе!.. Юленька, золотце, ну было, ну правда, да ведь все прошло! Все окончилось... Да что вы застыли? Уж лучше вы себе волю дайте, как эта барышня!.. А?..

— Ох, товарищи! Мне ведь ехать пора. Прошу у всех извинения, машина ждет... Вы тут разберитесь без меня... Может, чаю, а, Юленька? — И он с постыдным облегчением исчез в прихожей, где тотчас хлопнула дверь.

— Сбежал! — с сердцем сказал Лезвин. — Хотя нет, ему действительно надо. Он в клинику, товарищи, поехал. К жене. У него жена там, знаете ли, находится.

Зинка расслабилась и успокоенно, тихо ревела в углу дивана, закрывая лицо руками. Давно к ней присматривавшаяся с интересом собачонка вспрыгнула на диван, сунула нос ей между ладонями и щекой, посмотрела, нет ли там чего? — убедилась, что ничего, кроме мокроты и похныкивания, нет, стала осторожно отдирать лапой Зинкину руку от лица.

— Теперь я пойду, — сказала Галя и хотела встать.

— Вам куда-нибудь надо? — внимательно спросил Лезвин.

— Мне?.. Куда мне надо? Нет, никуда не надо.

— Тогда, я думаю, может быть, кто-нибудь сумеет чаю сорганизовать?

— Разрешите мне! — вызвался Дымков со строевой бодростью. — Чайник уже вскипел. Только укажите, где брать посуду, я сейчас заварю.

Чаепитие, то есть накрывание на стол, доставание пачек печенья, добавление варенья из большой банки в две вазочки — оказалось лучшим выходом из неловкого, тягостного положения, в котором нечаянно оказалась вся сборная компания.

Все оказались при деле и, как ни странно, стали брать варенье, хрустеть сухариками и пить чай, точно для этого тут и собрались.

И вот за этим обыденным, домашним занятием у всех отлегло от сердца, всем вдруг стало казаться, будто они давно, хорошо и доверчиво знакомы. Точно спутники, которых связала дальняя, долгая общая дорога.