Без единого выстрела - [62]

—  Все это вздор! — возражал князь Нефесу. Кто с двумя тысячами пойдет завоевывать ханство? Когда я встречусь с ханом, он сам поймет это.

Встреча состоялась за несколько переходов от столицы.

Но это была не та встреча, которой хотел князь.

Хивинская конница, предводительствуемая ханом, внезапно вылетела из-за холма и, как бешеная саранча, облепила русский лагерь. Бой продолжался с рассвета до конца дня, пока не село солнце и не стало темно. Бой, война, сражение — это было понятно, это было привычно, Бекович- Черкасский знал, как подступать в этом случае. Утром следующего дня, когда хивинцы вздумали возобновить свой приступ, лагерь был уже обведен рвом и валом по всем законам военного искусства. Когда же они с визгом бросились было на укрепление, их встретил залп пушек. Всадники попадали с коней, войско смешалось, остановилось, бросилось бежать.

Это был успех, но он не обрадовал князя. Не для этого пришел он сюда.

—  Нефес, — князь сидел на лафете пушки и поигрывал цепочкой от кинжала, — нужно убедить хана принять посольство. Писать к нему — это все слова. И слова на бумаге. Человек верит только человеку, а не бумаге. Скажи, ты мог бы проникнуть в их стан, добраться до самого хана и сказать ему все, что я тебя попрошу?

—  Это был смертельный ход. Но, наверное, князь не говорил бы об этом, если бы от этого хода не зависела судьба посольства и исход их дела.

—  Стольник Саманов говорит, что, если кто и может совершить это, так только ты.

Нефес задумался и ответил не сразу:

—  Не надобно идти к хану, ваше сиятельство. Он сам пришлет к вам людей.

Князь вскинул тонкие брови.

—  Мы показали ему силу. Он не посмеет напасть Будут переговоры.

—  Если я победил и они бежали, — князь не столько спорил, сколько старался понять эту логику, — а потом сам, первым послал к нему человека, разве не говорит это о моей доброй воле, о великодушии, коли на то пошло?

Нефес покачал головой. Князь ничего не понимал по- прежнему.

—  Кто первый прислал человека для переговоров, тот и есть побежденный.

—  Значит, так. — Князь даже встал с лафета, пытаясь ухватить эту мысль. — Если вчера хивинцы бежали, а сегодня я же посылаю к ним человека, то это как бы перечеркивает вчерашнюю мою викторию? Получается, вроде бы не я, а они победили? Так?

Это было именно так. Князь делал успехи. Это не только перечеркивало бы то, что было вчера, а более того, придавало бы событиям обратный знак.

Нефес оказался прав. Больше нападений не было, а вечером в лагерь прибыл ханский уздень Ишим-Хаджа. Нападение, лгал его устами хан, произошло без его ведома. Хан сожалеет и готов начать переговоры.

Ранее князь сразу готов был бы ответить согласием. Теперь, начиная постигать правила здешних игр, он заставил посланного долго дожидаться. Только потом объявил свое решение. Объявил неласково, неохотно и хмуро. Вместе с Ишим-Хаджой к хану отправилось двое русских людей. Там, в ханском стане, перед ними водили взад и вперед двух хивинцев, повинных, как пояснили им, в нападении на русский лагерь. Одному из них бечевка была продернута в ноздрю, другому в ухо. Это были как бы символические нападавшие, подвергнутые не менее символичному наказанию. Понимать это следовало таким образом, что хан сожалеет о происшедшем. На то, что хан делал вид, будто наказывает ослушников, князю надлежало ответно сделать вид, будто он удовлетворен этим.

В сопровождении семисот казаков и драгун, вместе со стольником князем Самановым, толмачами и дворянами астраханскими князь Бекович-Черкасский направился в ставку хана. Там, рядом с ханским шатром, на почетном месте поставлен был шатер князю. Казаки же и драгуны были расквартированы рядом.

На следующий день состоялась церемония приема. Вот как проходило это со слов одного из участников:

«И на другой день, после полуден прислал до него, господина князя Черкасского, он, хивинский хан, чтобы он с ним того дни виделся и быть к нему. И господин князь Черкасский, взяв с собою князя Михайла Саманова, поехал к нему, хану, и за собою велел нести и подарки, которые есть хану поднесть. И к нему, хану, его, господина князя Черкасского, и князя Михаила Саманова в палатку пустили, и вошед он, господин князь Черкасский, подал ему, хану, от царского величества листы и объявил подарки: сукны, порешены, луданы, сахар, соболи да девять блюд, девять торелей, девять ложек серебряных. И то все он хан у него принял, И были в палатке у него часа с два и обедали».

Приняв грамоты и подарки, Ширгазы положил руку на большую книгу в сафьяновом переплете и клялся в нерушимом мире. Князь в том же крест целовал.

Вглядываясь в улыбающееся, оплывшее лицо хана, князь пытался понять человека, с которым предстояло ему вести дела. По правую и по левую его руку сидели ханские любимцы, вельможи и предводители. По их льстивым и ласковым лицам бесполезно было бы пытаться разгадать, кто из них получает деньги от персидского шаха, кто главный его враг. Но теперь, когда он здесь, князь знал — рано или поздно ему это станет известно. Но это потом, не с первого дня. Как не с первого дня начнет он главное дело, ради которого и прибыл сюда — розыски бухарского золота.