Без бирки - [14]

Эти условия образовались на одном из приисков, где Кушнарев попал в бригаду слабосильных и вместе с нею заготовлял дрова для лагеря в глухом, лесистом распадке. Охранял многочисленную бригаду только один полусонный конвоир. Куда к черту, мог уйти кто-нибудь из этих, едва передвигающих ноги людей, к тому же еще сплошь горожан и штымпов? Тем более, что стояла только еще ранняя для этих мест весна - конец июня. Снег в это время в распадках и на северных склонах сопок только еще начинает таять, по рекам и речушкам идет верховая вода, погода, как правило, стоит отвратительная, а еще через неделю начинается сокрушительный между гор весенний паводок. Даже заигравшиеся в буру уголовники, и те никогда не делают в это время года своих "рывков" специально рассчитанных на то, чтобы быть пойманными, изолированными от своих и ценой дополнительного срока спастись от ножей свирепой хевры, не прощающей карточных долгов.

Но именно в один из таких дней, когда мокрый снег сменялся дождем и дул сильный, пронзительный ветер, построившаяся для следования в лагерь бригада оборванцев-доходяг не досчиталась Кушнарева. Его поискали между пнями лесосеки - нередко случалось, что кто-нибудь, сидя на таком пне, вдруг валится с него и больше уже не поднимается. Если это происходит не на чьих-нибудь глазах, то труп заметает снегом и его иногда не удается найти до весны. Сегодня снег только обшлепал лесосеку серовато-белыми пятнами и вряд ли мог по-настоящему что-нибудь  укрыть. Никакого трупа, однако, не нашли. На место побега был отправлен небольшой отряд с собакой, но след беглого потерялся на залитом водой льду речки. Дальше вохровцы-оперативники идти просто поленились? Зачем силу тратить? Было известно, что бежавший городской штымп, самый обыкновенный "черт мутной воды". Вряд ли у него есть нож, безусловно нет спичек, а запас провианта не превышает остатка от недоеденной утренней пайки. Куда такой может уйти? Вернется в лагерь с повинной, как возвращаются почти все, еще не пробовавшие ночевать на мокром снегу под холодным дождем. Если, конечно, найдет дорогу обратно. Но вот зачем беглец сделал свой нелепый рывок? Штымп, конечно, в хевре не состоял, в карты не играл, и никакая опасность со стороны товарищей по лагерю ему не угрожала. Впрочем, из показаний собригадников Кушнарева, лагерного нарядчика и других, соприкасавшихся с ним людей, следовало, что в голове у него вроде не все дома. А в сумасшедшем доме, как известно, и валенок на голове носят.

Вспомнили, что Кушнарев говорил иногда что-то о том, что хорошо бы забраться в какой-нибудь таежный распадок и там подохнуть. Тогда-де не будет ни бирки на левой ноге, ни "рояля", ни архива-три. Его слушали пренебрежительно, пожимали плечами. Если уж жить надоело, то расстаться с ней всегда можно с достаточным комфортом. Удавился же в барачной сушилке на самодельной веревочке старик дневальный! Ночью, потихоньку, безо всякого шума. А хочешь с треском, так сделай вид, что идешь с топором на конвоира, мигом уложит. А там с биркой или без бирки - не один ли черт? Только слабо, небось! Тем более слабо робкому интеллигенту идти искать своей гибели в дебри горной тайги.

Оказалось не слабо. Этот рохля с виду осуществил свой план. По крайней мере первую его часть. Он действительно ушел в горы, где вряд ли можно найти в такое время что-нибудь другое кроме смерти. Но это было не самое трудное. Оставался еще вопрос: сумеет ли Кушнарев выдержать характер до конца и принять эту смерть? Или скиснет, не выдержав мучений голода и холода, и вернется. Мнения на этот счет разделились. Двое самых азартных из спорщиков даже заключили между собой пари на половину дневной хлебной пайки. Если в течение недели беглец не вернется, выигрывал тот, который ставил на последовательность Кушнарева. Но он проиграл. На третий день после своего побега, полуживой от усталости и голода, Кушнарев вышел к одной из застав оцепления прилагерной местности и сдался. Избитого прикладами и изодранного собаками - это была здешняя традиция, обязательная в отношении даже тех из беглых, которые возвращались добровольно, - его, скованного наручниками, показали на одном из утренних разводов. Это тоже была обязательная традиция; глядите все, чем кончаются побеги из лагеря! Если бы беглеца застрелили, то перед лагерными воротами положили бы его труп. Предотвратить подобную демонстрацию мог только его уход "с концами". Теперь уверовавший было в стойкость штымпа блатной, только плюнул, глядя на его жалкую, съежившуюся фигуру: - Эх, падло, зря только поднял!

Под следствием беглеца держали недолго, да и расследовать, собственно, было нечего. Следователь недоумевал только, куда это он собирался уйти с такими как у него средствами? Кушнарев угрюмо отмалчивался. Было похоже на правду, что он какой-то "чокнутый". Это, однако, не резон, чтобы дело оставить без последствий, всякого рода чокнутыми в лагере хоть пруд пруди.

Кушнарева с его бегляцкой статьей перевели теперь на золотой рудник, где золотоносный кварц добывался шахтным способом. На производствах такого типа легче обеспечить охрану заключенных, чем на открытых приисках. Не было теперь надежды и попасть в какую-нибудь слабо охраняемую слабосиловку. Но все это, в сочетании с еще дополнительным сроком, только усилило навязчивую идею маньяка. Когда на третьем году войны, на золотодобывающую фабрику при руднике поступило оборудование из Штатов, для помощи в разборе технической документации на английском языке из забоя извлекли Кушнарева, как-никак бывший аспирант. Его подкормили - от доходяг на умственной работе толку еще меньше чем на физической - и немного приодели. Разрешили даже иногда возвращаться в лагерь без конвоя, хотя расконвоировать его официально мешала беглецкая статья. Кушнарев злоупотребил доверием к себе и снова бежал.