Без аккомпанемента - [8]

Теткин дом находился в одном из районов Сэндая под названием «четвертый северный квартал». Дом стоял в самом конце узкого и длинного переулка, образованного вереницей таких же жилых домов, которые были обнесены дощатыми заборами, выкрашенными черной краской. Предметом теткиной гордости был, во-первых, сад, который значительно превосходил по размерам все соседские участки, и, во-вторых, отсутствие шума. Слева от старых, потемневших от времени ворот с решетчатыми створками находилась внутренняя калитка, сделанная из бамбуковых стеблей. За калиткой в окружении деревьев раскинулся сад с газонами и клумбами. Днем, подобно стражу, ревностно исполняющему свой долг, по саду, выискивая кротов и лягушек, носился маленький песик по кличке Могу.

Видимо, раньше, когда был жив теткин муж, их особняк представлял из себя образец утонченной японской архитектуры, но после смерти мужа тетка решила давать частные уроки фортепиано и под это дело перестроила весь дом, превратив его в маленькое строение, в котором эклектически смешались европейские и японские черты. Одноэтажное здание, выкрашенное в бледно-розовый цвет, поражало полным отсутствием индивидуальности, хотя определенный домашний уют в нем все же был.

В доме было шесть комнат: помещение для занятий музыкой со звуконепроницаемыми стенами, за ним следовала застекленная терраса, столовая, теткина спальня, маленькая комнатка размером в четыре с половиной татами, все убранство которой составлял единственный комод из дерева павлонии, гостиная… и все.

Мне выделили гостиную, которая располагалась сбоку от прихожей. Несмотря на название, эта комната уже давно стала неким подобием кладовки, где без разбора громоздились старые вентиляторы, подарочные коробки из-под напитка «Кальпис»[12] и прочая дребедень, поэтому тетка сказала, что будет только рада, если я займу эту комнату.

Комнатка оказалась очень даже неплохой. Размером в шесть татами, европейского типа и очень светлая благодаря окнам, обращенным на восток и на юг. Вдобавок, с южной стороны к комнате была приделана небольшая крытая терраса. Летом, в послеобеденные часы на такой террасе должно быть очень приятно читать книги, устроившись в плетеном кресле. Самое главное, что эта комната не соединялась ни с какими другими, что в определенной степени ограждало мою жизнь от теткиного вмешательства, и это было очень кстати.

Восточное окно, сделанное в виде эркера, выходило на тот самый сарайчик. Ветхое строение, притаившееся за газоном и цветочными клумбами, при долгом рассматривании начинало казаться абсолютно чужеродным окружающему пейзажу, поэтому я решила никогда не открывать это окно и для верности положила на подоконник высокую стопку книг и тетрадей. Прямо за окном рос куст гортензии. Иногда по вечерам, в бликах фонаря, висевшего у ворот, листья гортензии рисовали на оконном стекле причудливые, слегка размытые тени. Словно нечто белое и зловещее, паря в воздухе, пыталось заслонить собою окно.

По моей просьбе тетка завесила это окно плотными шторами. Причину я ей объяснять не стала.

В общем, так начался мой последний школьный год. Каждое утро я вставала вовремя и отправлялась в школу, а вечером возвращалась к тетке, как и было велено, не позже семи часов. Правда, при этом я почти никогда не высиживала положенные шесть уроков. Примерно раз в три дня мы с закадычными подругами Джули и Рэйко, заранее сговорившись, уходили из школы пораньше.

«Уйти пораньше», разумеется, не означало написать соответствующее прошение на имя классного руководителя и тихо вернуться домой. С нами, самыми трудными ученицами во всей школе, чьи имена, как я полагаю, были занесены в черный список городского комитета образования, даже при честном соблюдении всех формальностей никто и разговаривать бы не стал.

На самом деле это означало попросту сбежать с уроков. Наша школа, прямо как какая-нибудь тюрьма, сзади упиралась в невысокую гору, так что войти и выйти из нее можно было только через одну дверь. К тому же путь за пределы школы лежал мимо окна учительской, где всегда сидела пара церберов, которых невозможно было миновать незамеченным, даже согнувшись в три погибели.

Убежать из школы можно было только одним способом: вскарабкаться на гору позади школьного здания и по ее гребню дойти до дороги, по которой ходили автобусы. Не обращая внимания на задравшиеся юбки, мы, подобно скалолазам, взбирались вверх по заросшему травой склону. Рэйко, самая неспортивная из нашей троицы, каждый раз карабкаясь на гору, начинала издавать тонкие протяжные стоны, по звуку напоминавшие голоса маленьких девочек из театра Кабуки. Нам с Джули приходилось тянуть ее за руки, только бы она не кричала.

До автобусной остановки мы добирались минут за двадцать, а то и больше. После этого хлопали друг друга по юбкам, чтобы отряхнуть приставшие к форме сухие травинки и кусочки земли, и садились в автобус, который всегда приходил полупустым. Мы плюхались на последнее сиденье и пронзительным визгом отмечали успешный побег из ада.

Наши одноклассники хранили молчание, даже тайком ничего не сообщая учителям. Наверное, они просто находили в этом очередное развлечение. Среди них были как те, кто помогал нам устраивать побеги, так и те, кто держал пари, как скоро нас вызовут к учителю и отстранят от занятий.