Беверли-Хиллз - [56]

– Я имею некоторые преимущества как дочь звезды, да и ты тоже. – Кристина вроде бы пошутила, но это у нее не вышло, и в ответ на вопросительный взгляд Паулы она пояснила: – Ты можешь пройти как подружка отца.

Паула вообще легко краснела, но сейчас ее лицо стало пунцовым.

– Что за чепуха?

– Ты же подружка папы, разве не так? – В глазах Кристины озорно сверкнули искорки.

– Разумеется, нет. Я почти его не знаю.

– Не дури, я же была на вечеринке Ливингстона. Помнишь? Там произошло нечто невероятное. Только не подумай, я против тебя ничего не имею.

Паула улыбнулась ей в ответ, изображая полную искренность.

– Мне самой было бы интересно узнать, что там произошло, но я ничего не знаю. Мы с твоим отцом с тех пор не встречались.

Кристина вздохнула с облегчением. Она поверила в честность Паулы. Ей очень не хотелось, чтобы такая девушка, как Паула, уже была в списке отцовских побед. Впрочем, она не возражала бы, если б это и случилось, но не так сразу.

– Во всех фильмах папа изображает мужчину, с первого взгляда завораживающего женщину. Он и тебя поразил молнией у бассейна или мне показалось? Что повлияло сильнее? Он или его фильмы, которые ты видела, плюс его репутация победителя?

– Кристина, не говори так громко, а еще лучше – заткнись.

Паула была предусмотрительна. Очередь уже стала обращать на них внимание, угадывая каким-то необъяснимым чутьем их причастность к кинематографическим кругам.

Кристина перешла на шепот:

– А знаешь, почему такая очередь на его фильмы? Люди хотят разгадать секрет, почему и кого мой папочка трахает, а кого отвергает. Папа признает только совершенство – и в выпивке, и в одежде, и в женщинах.

– Значит, ему все равно, что тряпки, еда и выпивка, что женщины?

– Ну да! Таков его образ жизни. И это всем нравится. После Мэрилин Монро он следующий секс-символ, но только в штанах. Любовь для него как пища и питье. Проглатывает и тут же забывает.

– И так же было с твоей матерью?

– Нет уж, с мамочкой было совсем не так. – Кристина хихикнула. – Их брак был таким скоротечным, что я уж не знаю, как они успели впопыхах зачать меня.

– Поосторожней, Кристина, ты говоришь о своих родителях, – посчитала нужным одернуть дерзкую девчонку Паула.

– Да ладно. Папа у меня такой хороший. Я даже в него немного влюблена. Рядом с ним мне легко и весело. А вот мамочка никак не может смириться, что скатилась с верхней строчки списка до самой нижней. Она была красива, и характер был у нее, наверное, неплохой, но уж слишком ей хотелось командовать, а папа это раскусил и быстро смылся.

Он предпочитает иметь дело со слабыми и только с ними ощущает свою силу. Поверь мне, он хоть и взрослый и, казалось бы, опытный мужчина, а в сущности избалованный женским вниманием тинейджер, и никого пока не нашлось, кто бы обучил его истинным чувствам. Я не могу, например, даже вообразить, чтобы он влюбился в кого-то по-настоящему, как случается, пусть однажды, со всеми, и женился, обзавелся детьми. Иногда я думаю, что появилась на свет в результате какой-то ошибки. Я называю его «папа», а он смотрит на меня, как на сумасшедшую. Судьба вздумала пошутить над ним, но за шутку расплачиваюсь я.

– Да, наверное, ты права, – согласилась Паула, впрочем, не совсем уверенная в правоте Кристины. Хотя Роберт Хартфорд вряд ли идеальный папаша и вообще хороший человек, но ей страстно хотелось услышать о нем как можно больше, причем именно из уст Кристины. Она решила ловким обходным маневром заставить дочь продолжить разговор об отце.

– А как создается кино?

– Жуткая нервотрепка и ничего интересного.

– А потом… в результате?

– Погоня за цифрами кассовых сборов.

– А как этот фильм? Он прокатывается удачно?

– На первой неделе была сплошная давка. Стопроцентная посещаемость. Это показатель кассовости звезды. На второй снижение всего на шесть процентов. Вторая неделя все и определяет. Можно рассчитывать на сто миллионов зрителей за год проката.

Кристина была полна энтузиазма и гордости за своего отца.

– Что ж, посмотрим, как и чем папуля зарабатывает на жизнь. – Кристина взяла Паулу под руку, и на этом их беседа прекратилась. Они готовились вкусить зрелище, которое волновало их обеих, хотя и по-разному.

Обаяние Роберта Хартфорда, на котором и строился весь фильм, было воистину безбрежным. Оно обволакивало зрителя извне, а внутри у Паулы словно запорхали и защекотали шелковистыми крыльями нежные бабочки.

Кто был там перед ней на огромном, поднятом ввысь экране? Мужчина, которого она знала и который настолько жаждал совершенства в женщине, что с отвращением и даже испугом отверг ее, едва заметив физический недостаток? Или образ на пленке – чуткий и справедливый и покорный воле женщины любовник, приторный, как пересахаренные сливки? И то и другое? Слияние двух личностей в одну? Или маска, надеваемая на потребу публики?

В этом фильме Роберт играл богатого сенатора консервативных взглядов, чья жена была бесцветным увядающим созданием, а любовница – танцовщица с великолепным телом. Налаженный мир его рухнул, когда он узнал, что единственный сын и возможный политический преемник болен СПИДом. Он мучительно долго ищет виновника заразы в среде гомосексуалистов, подозревая сына в порочных связях, но находит лишь несчастную женщину, которая, сама того не зная, стала передатчиком инфекции. И что делает герой Роберта? Он не осуждает ее, не обвиняет в сексуальных преступлениях, а жалеет. Потом жалость переходит во влюбленность. Тут все зрители плачут. Сенатор ради новой любви расстается с карьерой и женой, к которой очень привязан, но которую уже не любит, бросает, мило расставшись, свою любовницу и уходит… Не так как Чаплин когда-то по дороге в «Новых временах», но почти похоже…