Беверли-Хиллз - [50]

Роберт схватил Тауэра за плечи.

– Кто владелец «Сансет-отеля»?

– Бог мой, Роберт, ты тоже нализался. Я не удивляюсь. Вино здесь выше всяких похвал. Где только Ливингстон раздобыл его? Наверное, он уже заранее заимел связи в потустороннем мире.

– Я купил его! – крикнул Роберт.

– Кого? Что? Что ты пил? Если то же, что и я, то, значит, мы с тобой наравне. Я собираюсь отчаливать скоро, если только не принесут еще коньяку. Жаль с ним расставаться.

– Послушай, меня, Уинти, послушай! Я только что купил «Сансет». Я заключил словесное соглашение с Ливингстоном, засвидетельствованное его адвокатом. Это все официально. Отель принадлежит мне.

В разгоряченном мозгу Роберта прокручивались волнующие видения. Плутарх отреагировал первым, едва только Ливингстон сел на свое место. «Я заинтересован в покупке, – сказал он. – Назовите только цену». И он улыбнулся Каролин, гордый тем, что смог проявить подобную решительность на глазах у своего кумира.

– Я бы предпочел сперва услышать ваше предложение, – попросил Ливингстон.

– Сто шестьдесят миллионов.

Сердце Роберта остановилось, как только он осознал, что никогда не сможет побить ставку Плутарха. А у того глаза засветились торжеством, когда Ливингстон повернулся к Трампу, но Трамп лишь молча покачал головой.

– Роберт?

Роберт почувствовал на себе взгляд Каролин. Она уже наслаждалась его поражением.

– Я не могу перекрыть названную сумму, – произнес он, не поднимая глаз.

– А какова твоя предельная ставка, Роберт? Все-таки я хотел бы знать.

– Сто пятнадцать.

Старый лис улыбнулся ленивой, но с некоторой хитрецой улыбкой.

– При соблюдении определенных условий я согласен.

– Что?!

Дуэт Плутарх – Киркегард не получился гармоничным. Он ворвался в достаточно уравновешенную атмосферу застольного разговора, и сразу повеяло чем-то неприличным, слишком бесстыдно откровенным. Ее голос прозвучал на раздражающе высокой ноте и грубо резанул по нервам, его же был сдавлен от величайшего изумления. И это означало первую в жизни Роберта Хартфорда победу в совсем иной области, чем секс и кинематограф.

Тауэр хоть и был нетрезв, но рассказ друга глубоко поразил его.

– Роберт, но ведь это немыслимо. А что другие соискатели? Я так понял, что он собрал за столом нескольких. Или он валяет дурака?

– И для этого пригласил адвоката? И заявляет Плутарху, что не продаст ему отель даже за миллиард долларов? Мол, он не хочет, чтобы «Сансет» попал «не в те» руки. Я думал, что у Плутарха случится припадок.

– И сколько ты уплатишь, если не секрет?

– Я же говорил. Сто пятнадцать миллионов, но на условиях…

– Каких условиях?

– Я или мои наследники как минимум в течение десяти лет обязуются не перепродавать отель. Это первое условие. А второе – ты до конца года представляешь план полной реконструкции отеля, всей обстановки и дизайна помещений.

– Я?

– Ты, конечно. Ты же согласился совсем недавно, и мы обменялись рукопожатиями в присутствии той красивой девушки…

Роберт поглядел по сторонам. Где же она? Он желал, чтобы она была здесь и услышала о его триумфе.

– Ладно, Роберт, раз я обещал, то сделаю. Причем с удовольствием.

– А где твоя помощница?

– Где-то тут. А, вот она!

– Что у нее, черт побери, с ногой? – не выдержал Роберт.

Паула заметно прихрамывала. Чувство жалости охватило его. Он сам удивился, что у него в душе нашлось место для подобных эмоций в момент своего торжества. Он поспешил ей на встречу. Его обеспокоенный вид резко контрастировал с ее счастливой улыбкой.

– Что случилось? Вы подвернули ногу?

– О! Пустяки. Когда мне было два года, произошел несчастный случай. Одна нога у меня чуть короче другой. Я к этому давно приспособилась. Подумаешь, какое дело!

В доказательство она рассмеялась.

– Нет, – серьезно сказал он. – Этого не может быть.

Паула была озадачена. По ее лицу было видно, что она требует от него разъяснения, хотя вслух она ничего не произнесла.

– Я хотел сказать, что это несправедливо.

– И все-таки я вас не понимаю.

Разве мог он сказать ей правду? Каждая женщина, которую он выбирал для себя, должна быть совершенством в своем роде. Если не совершенством красоты, то обладать ярким, сильным характером или быть сверхзабавной или сверхбогатой. Он выбрал Паулу, он уже успел привязаться к ней. Она была так красива, что просто не могла быть калекой. Это слово взорвалось в его мозгу, как граната, и он мгновенно утерял всякое чувство реальности.

– Я имел в виду… Я хотел сказать, что вам надо что-то сделать с этим, – расплывчато пояснил наконец Роберт.

Говорить такие вещи молодой девушке было верхом невоспитанности, но то, каким тоном он произнес это, было еще хуже. Отвращение его было явным. Отвращение и даже брезгливость эстета к уродству, чистюли – к грязи, праведника – к грешнику. Слова эти означали, что ее физический недостаток отталкивает его, что он не может хотя бы из вежливости пренебречь им.

Все произошло настолько стремительно, что все пребывали в изумлении, но боль, отразившаяся на лице Паулы, молниеносно пробудила у Грэхема ответную реакцию. Он заговорил:

– Калеки портят вам настроение, не так ли, мистер Хартфорд? Вы выглядите сейчас так, будто узрели привидение. Вы похожи на одного моего приятеля, который не выносит больниц.