Бетховен - [10]

Известие о кончине отца не застигло Людвига врасплох. Иоганн уже столько раз умер в его сердце… Надгробная речь курфюрста о бывшем певчем может обойтись без комментариев: «Бетховен умер; какая тяжелая потеря для налога на алкоголь». Курфюрст продолжал выплачивать жалованье Иоганна, переведенное на Людвига, чтобы содержать двух его братьев в его отсутствие. Конечно, возвращаться в Бонн было незачем. Вальдштейн и курфюрст снабдили Людвига рекомендательными письмами, и он явился к барону Николаю Цмескалу фон Домановецу, придворному секретарю венгерской королевской канцелярии. Первая встреча прошла успешно, Цмескал станет для Людвига ценным и верным другом на всю жизнь, самым преданным из венских друзей и самым щедрым, не жалевшим для него ни времени, ни денег и задействовавшим все свои связи в столице. Тому есть верные признаки: обидчивый Бетховен ни разу не поссорится с Цмескалом, разве что на несколько часов!

С ним он и отправился к Гайдну. Престарелый маэстро сразу же начал давать ему уроки. Довольно раскрепощенные по своей форме, судя по записям расходов Людвига: обычно они заканчивались в кафе — «папа Гайдн» обожал шоколад. Что же до сути, непохоже, чтобы между двумя столь разными характерами возникла привязанность или творческая сопричастность. Сначала Бетховен будет утверждать, что ничему не научился у Гайдна; позже он признает, что совершил бы много чудачеств без добрых советов «папы Гайдна» и Альбрехтсбергера, другого своего венского учителя. Правда в том, что в Бетховене было что-то мрачное, властное, даже странное, что беспокоило ясную натуру Йозефа Гайдна. Флейтист Друэ присутствовал при том, как Бетховен показал Гайдну свои первые сочинения. Вот как он передает их диалог:

— У вас большой талант, — сказал Гайдн, — и он станет еще больше, гораздо больше. У вас бездна вдохновения, но… Могу я говорить с вами откровенно?

— Конечно, я и пришел, чтобы узнать ваше мнение, — проворчал Людвиг.

— Так вот, вы совершите гораздо больше, чем совершили до сих пор, к вам придут мысли, которые еще не приходили ни к кому, вы никогда не пожертвуете прекрасной идеей ради тиранского правила (и хорошо сделаете), но вы принесете правила в жертву своим фантазиям, ибо вы производите на меня впечатление человека, у которого несколько голов, несколько сердец, несколько душ и… Но я боюсь рассердить вас.

— Вы рассердите меня, если не договорите.

— Так вот, раз вы настаиваете, я скажу, что, на мой взгляд, в ваших произведениях всегда будет нечто причудливое и неожиданное, непривычное, конечно, в окружении прекрасных вещей, даже восхитительных, но нет-нет да и мелькнет нечто странное и мрачное, потому что вы сами немного мрачный и странный; а стиль музыканта — это всегда он сам. Взгляните на мои произведения. Вы часто найдете в них нечто жизнерадостное, потому что я сам таков. Вы всегда найдете там веселье рядом с серьезностью, как в трагедиях Шекспира… Так вот, ничто не могло убить во мне природной безмятежности, даже мой брак и моя жена!

Но уроки Йозефа Гайдна разочаровали Бетховена. Гайдн состарился, он достиг, наконец, всемирной, по меньшей мере европейской, славы. Он подумывал о второй поездке в Лондон. И что веселого в том, чтобы давать уроки, пусть даже будущему гению. Кстати, ему было не по себе с этим Бетховеном, не выбиравшим выражений. Он задал ему упражнения по контрапункту, гармонии, генерал-басу — тем вещам, в которых Бетховен, как он думал, уже поднаторел под руководством Нефе. Гайдн рассеянно поправлял эти упражнения: четыре десятка из двух с половиной сотен помечены его рукой. Чего Людвиг ждал от Гайдна? Благословения мастера, мнения равного себе, возможно, неких производственных секретов… Гайдн относился к нетерпеливому молодому человеку снисходительно, с оттенком юмора. Из-за его бескомпромиссного характера и смуглого цвета лица он прозвал его Великим моголом. При этом он относился к юноше с дружеским участием, тревожась о развитии его карьеры. Но между ними не возникло родства душ, таинства дружбы. Предчувствовал ли Гайдн, что его «ученик» толкнет музыку в неизведанные пределы, нарушит классическое равновесие, совершенным представителем которого он стал после смерти Моцарта?

За спиной этого уклончивого учителя Бетховен нашел себе еще одного наставника — Иоганна Шенка^{17}. Автор «Деревенского цирюльника» был признанным мастером контрапункта, основы западной музыки, заключавшейся в том, чтобы путем сложных комбинаций сочинить два разных музыкальных мотива, которые исполнялись бы одновременно и совершенно гармонично. Шенк явился навестить Бетховена, великий талант которого ему расхваливали. Комната молодого музыканта находилась в неприглядном беспорядке. Остатки пищи пачкали ноты, разложенные на столе и поверх пианино, на полу валялась одежда сомнительной чистоты. Так будет всегда, о чем свидетельствуют посетители, где бы Бетховен ни жил в Вене в последующие почти 40 лет. В тот день у Бетховена было веселое расположение духа, он протянул Шенку несколько упражнений на контрапункт. С первого же взгляда маэстро нашел ошибки. Бетховен пожаловался ему на Гайдна, упрекнув того в недостатке усердия. Он был требовательным и нетерпеливым. Но чтобы не рассердить доброго «папу Гайдна», Бетховен из деликатности переписал набело отрывки, исправленные Шенком. Говорят, что Гайдн, узнав об этой уловке, только улыбнулся…