Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают - [76]
Повествование строится вокруг дружбы между Навои и султаном Хусейном, человеком слабым, который в итоге поэта изгоняет. В юности Навои помог Хусейну отобрать власть у злодея Ядыгара, который перекрыл водоснабжение, оставив воду только знатным бекам и лишив крестьян средств к существованию. В одной из сцен в разгар военной кампании против Ядыгара Навои диктует секретарю пассажи из «Суждения о двух языках» («Особо развиты у нас глаголы», – в частности говорит он, намекая, возможно, на сто глаголов, означающих «плакать»). На взгляд Шкловского, писатель остается писателем даже во время войны. В своих мемуарах Шкловский повествует об опыте, который он получил, когда, участвуя в красноармейской команде подрывников, оказался на волосок от гибели: «Мне раскинуло руки, подняло, ожгло, перевернуло… Едва успел бледно вспомнить о книге „Сюжет как явление стиля“, – кто ее без меня напишет?»
В сценарии знать упрекает Навои, что тот в час сражения размышляет о филологии. Навои возражает: смысл сражения – объединить народ, а народ сможет объединиться лишь тогда, когда родной язык станет материальной оболочкой для его мысли. «Писателям нашим следует раскрывать свои таланты на языке народном», – замечает Навои, говоря о том, что сам он как поэт приносит гражданскую жертву. «Быть может, никто у нас не любит персидские слова и труды так, как люблю их я… Но следует говорить на родном языке».
Появляется венецианский посол, чтобы договориться о создании союза против османов; он сравнивает «Суждение о двух языках» с «De vulgari eloquentia» Данте. Навои между тем с помощью Улугбековой астрономии опровергает астрологию, указывая на то, что карты Улугбека подтверждают неизменность звезд и отсутствие фундаментальных связей между ними и изменчивыми людскими судьбами.
Центральное литературное произведение в фильме – это поэма «Фархад и Ширин», которую Шкловский, как и Мунаввар, представляет историей о социальном неравенстве и орошении посевов. Сочиняя стихи о гражданских свершениях Фархада, Навои дает обет воспроизвести их в виде исторического факта – построить канал, который решит ирригационные проблемы царства. Однако, не успев завершить начатое, он становится жертвой придворных интриг и оказывается в изгнании. В его отсутствие Хусейн предается разгулу, бочками пьет вино и кумыс, развлекается ставками на бараньих боях. Канал в итоге вырыт, но всю воду из него отдают знати. Навои возвращается из изгнания в сопровождении хлебопека-поэта – персонажа, напоминающего Санчо Пансу: «Я воспеваю лепешки… Я пишу о любви дрожжей к муке…» Эта донкихотская пара – Навои на белом коне и хлебопек на сером ишаке – едет по людной улице, и Навои декламирует стихи:
И повар ему вторит:
Наш самолет вылетал из Ташкента в четыре утра. Мы были мрачны, напряжены, взбудоражены. То, чем занимался Эрик, он называл «брейкдэнс, черт, какой-то». В аэропорту нас восхитили светящиеся таблички «Пожарный выход» с белой убегающей фигуркой из палочек. Счастливо тебе покинуть горящий аэропорт, маленький человечек!
Когда самолет набирал высоту, небо только начинало менять цвет с черного на темно-синий. Редкие автомобильные фары, ползущие вдоль пустынных дорог, уменьшались, тускнели и вскоре исчезли. Через шесть часов и много тысяч миль мы сквозь свинцовые тучи пошли вниз. Под покрытыми инеем иллюминаторами, словно гигантская шахматная доска, стали разворачиваться квадратные зеленые поля, утыканные тут и там крошечными фермерскими домиками. Мы скользили все ближе и ближе к земле, едва не задевая по касательной сам Франкфурт – родину критической теории и междисциплинарного материализма – с его серебристой рекой, старыми соборами и черным глянцевитым обелиском, где проводят книжную ярмарку.
Я никак не противилась обстоятельствам, которые тем летом привели меня в Самарканд, поскольку полагала, что писателю никогда не вредно познакомиться с экзотическими местами и литературами. И тем не менее о Самарканде я ничего не писала – и довольно долго. Соответственно, я о нем почти и не думала. Это как елочное украшение без елки, его попросту некуда повесить.
Лишь спустя несколько лет я вдруг вспомнила об этом аномальном эпизоде из своего прошлого, читая «Путешествие Онегина», вырезанную главу из пушкинского романа; она задумывалась как мост между главами 7 и 8 – те три года, в течение которых Татьяна превращается в московскую знатную даму, а Онегин странствует по России и Кавказу, стараясь забыть, что убил человека. Никто не знает, каким был первый вариант «Путешествия», поскольку Пушкин сжег рукопись, опубликовав лишь фрагменты, которые включались в позднейшие издания «Онегина» в виде примечания или приложения после главы 8. Известно, что Пушкин переписал их в 1829 году, сразу по возвращении из своего «путешествия в Арзрум». Во время той поездки Пушкин вернулся в края, где впервые побывал в двадцать один год, работая над «Кавказским пленником». Но нынче все по-иному: «Какие б чувства ни таились тогда во мне – теперь их нет: они прошли иль изменились…» Пушкину уже исполнилось тридцать.
Американка Селин поступает в Гарвард. Ее жизнь круто меняется – и все вокруг требует от нее повзрослеть. Селин робко нащупывает дорогу в незнакомое. Ее ждут новые дисциплины, высокомерные преподаватели, пугающе умные студенты – и бесчисленное множество смыслов, которые она искренне не понимает, словно простодушный герой Достоевского. Главным испытанием для Селин становится любовь – нелепая любовь к таинственному венгру Ивану… Элиф Батуман – славист, специалист по русской литературе. Роман «Идиот» основан на реальных событиях: в нем описывается неповторимый юношеский опыт писательницы.
Как наследие русского символизма отразилось в поэтике Мандельштама? Как он сам прописывал и переписывал свои отношения с ним? Как эволюционировало отношение Мандельштама к Александру Блоку? Американский славист Стюарт Голдберг анализирует стихи Мандельштама, их интонацию и прагматику, контексты и интертексты, а также, отталкиваясь от знаменитой концепции Гарольда Блума о страхе влияния, исследует напряженные отношения поэта с символизмом и одним из его мощнейших поэтических голосов — Александром Блоком. Автор уделяет особое внимание процессу преодоления Мандельштамом символистской поэтики, нашедшему выражение в своеобразной игре с амбивалентной иронией.
Тридцатилетний опыт преподавания «Божественной комедии» в самых разных аудиториях — от школьных уроков до лекций для домохозяек — воплотился в этой книге, сразу ставшей в Италии бестселлером. Теперь и у русского читателя есть возможность познакомиться с текстами бесед выдающегося итальянского педагога, мыслителя и писателя Франко Нембрини. «Божественная комедия» — не просто бессмертный средневековый шедевр. Это неустаревающий призыв Данте на все века и ко всем поколениям людей, живущих на земле. Призыв следовать тому высокому предназначению, тому исконному желанию истинного блага, которым наделил человека Господь.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.