Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают - [44]

– Никаких j4 нет, – произнесла я взволнованно. – Там все заканчивается на h.

– Да, виноват, – сказал Эрик. Не открывая глаз, он нахмурил брови, и вид у него стал и впрямь виноватым. – Я подумал, это один из тех случаев, когда конь выходит за пределы поля, как та дорога через Казахстан.

Я пощупала его лоб. Он был холодным и влажным.

– Ты себя хорошо чувствуешь?

– Нет, друг мой, – произнес он извиняющимся тоном. – Нехорошо. – Вскоре он поднялся, надел свои спортивные штаны и нетвердой походкой отправился на двор.

Через несколько минут Эрик вернулся и залез в постель. Кожа у него приобрела какой-то неописуемый цвет. Мое сердце заколотилось. Зачем я позволила ему есть этот борщ? Что, если узнает его мать? Она и без того меня недолюбливает, мать Эрика. Я услышала голос профессора из Беркли: «Четыре тысячи – похоронный мешок для отправки домой». Натянув шорты, я пошла искать Люду.

Люда сказала, что волноваться не о чем. Иностранцы всегда заболевают.

– А ты почему не заболела? – спросила она с подозрением.

Она вскипятила воды, заварила чайник чая и вытащила жестяную коробку, из которой принялась извлекать таинственные предметы: смолистый янтарный леденец и розовый прозрачный камешек. Острым ножом она отстрогала кусочки этих объектов медицинского, так сказать, назначения и растворила их в чае.

Эрик уже заснул. Я с трудом подняла его в сидячее положение. Футболка у него была насквозь мокрой. Все равно как пытаться вытащить медвежонка из реки.

– Если у нас когда-нибудь будут дети, – сообщил он, – они смогут сказать, что их отец был организованным человеком.

– Прекрасно, – ответила я. Заставив его сделать глоток чая, я стащила с него мокрую футболку, рекламный подарок какой-то программерской фирмы. На спине был лозунг: «Никаких нытиков, плакс и примадонн!»

– А что они скажут о матери? – спросила я, натягивая ему через голову свежую футболку.

Эрик откинулся на подушку.

– Что она была серьезной и энергичной.

Я открыла дверь и вышла на воздух. Ноги ощущали прохладу плит. Луна уже взошла, и легкий бриз покрыл рябью зеленоватую воду в бассейне. Внезапно мне в голову пришла фраза: янтарная лепешка. Впервые за многие годы я стала вспоминать дождливый день в колледже, когда у дверей появилась промокшая до нитки моя подруга Санья и поведала о двух простых ключах, необходимых для правильного понимания поэзии Осипа Мандельштама.

– Первое: «Когда приду к тебе я из руин Петербурга, возьми из моих ладоней немного меда», – произнося эти слова, Санья смотрела мне в лицо сумасшедшим взглядом широко распахнутых глаз, протянув вперед сложенные чашечкой ладони. – Второе, – продолжала она, – «Психея медлит передать Харону янтарную пастилку». – Она многозначительно на меня посмотрела. – Янтарную пастилку, – повторила она.

Позднее, когда мне довелось читать Мандельштама самой, я обнаружила, что «янтарная пастилка» – это на самом деле «медная лепешка», буквально – одна из монет, которые Психея принесла во рту для Харона, когда пришла в Аид на поиски Персефоны. У Мандельштама это звучало «лепешка медная» – то же самое слово, каким называется вкусный самаркандский хлеб.

Именно ее я и видела в коробке у Люды рядом с прозрачным камешком – янтарную лепешку. И я сама дала ее Эрику, положила своими руками ему в рот. Куда он отправился? Кого сейчас видит?

Я ушла в комнату и забылась неспокойным сном, тревожимая деформированными фразами и образами последних сорока восьми часов. В столице своей страны я вкусила смертельную зелень из рук правительства. Отдала Харону медную лепешку и прошла на другую сторону. Плач без слез окружал меня, словно изморось. Я видела, как белая пешка становится королевой, а духи Софокла и Еврипида принимают бой на роковом диктанте.

Наутро Эрик полностью поправился. И совсем ничего не помнил.

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Узбекская Советская Социалистическая Республика (ССР) была образована в 1925 году. Таджикистан стал Советской Социалистической Республикой в 1929-м. Самарканд, город преимущественно таджикский, остался в Узбекистане.

Я не знала, пока здесь не оказалась, что большинство самаркандского населения – по-прежнему таджики, говорящие на одной из разновидностей фарси, языке индоевропейской группы, грамматически не связанном с турецким или узбекским. Более того, наша принимающая семья – тоже на самом деле таджики. Люда знала узбекский, поскольку ездила на каникулы к своей тетке в Ферганскую долину, но дома с детьми говорила на таджикском и русском, в основном – на русском. Четырехлетнюю Лилу готовили к русской школьной системе, и она таджикским практически не владела. Я не очень-то возражала: хотя мой энтузиазм в изучении узбекского уже успел несколько поостыть, но при этом он все равно оставался пылающей топкой в сравнении с моими чувствами к таджикскому. Я порой пыталась говорить с Людой по-узбекски, но она почти сразу переключалась на русский, замечая, что так мы поймем друг друга лучше. Как и большинству людей, ей было интереснее сообщать о своих мыслях и чувствах, чем поддерживать сияние факела восточных тюркских языков.