Бестужев-Рюмин - [87]

Но положение канцлера ещё более пошатнулось.

Валишевский сообщает, что, отправляя Апраксину письма великой княгини, Бестужев некоторые из них показал пребывавшему в то время в Петербурге австрийскому генералу Буккову, чтобы убедить венский двор в том, что великая княгиня отнюдь не сочувствует Пруссии. В письмах канцлера и Екатерины на самом деле не было ничего предосудительного, но посол Эстергази донёс о них Елизавете Петровне, придав им характер противотронной интриги, а Шуваловы решили воспользоваться этим случаем, чтобы свалить Бестужева с должности. Кроме Эстергази, против дальнейшего нахождения у внешних дел Бестужева выступил новый французский посланник маркиз Поль Галлюцио Лопиталь, бывший до этого послом в Неаполе (1740—1751). Последний заявил Воронцову, что если Бестужев через две недели не будет уволен, то он прервёт с ним всякие отношения и будет обращаться только к Бестужевым. Михаил Илларионович дрогнул и вместе с И.И. Шуваловым стал вести дело к падению канцлера.

«Нагие несчастье состоит в том, — жаловался Бестужев английскому послу, — что он (И.И. Шувалов. — Б. Г.) говорит по-французски и любит французские моды. Ему страх как хочется иметь при дворе француза-посланника. Власть его так велика, что нам тут невозможно ничего сделать». Из этой фразы мы видим, как канцлер устал от постоянной борьбы и, по всей видимости, смирился со своим положением, отдавая себя полностью на волю событий.

Валишевский справедливо пишет, что иностранное участие в низвержении Бестужева сыграло всё-таки лишь второстепенную роль. Однако, хотя главной причиной этого явились интриги русских противников канцлера, влияние австрийцев и французов в этом деле, как мы видели выше, также умалять вряд ли бы стоило. Падение Бестужева случилось не в один день или час, оно готовилось ими исподволь месяцами и даже годами. Его руководство иностранными делами отбиралось из его рук постепенно и даже незаметно для всех, включая самого канцлера. И вот только в 1757 году он, ещё первый министр Елизаветы Петровны, прервал свою «лебединую песню» и расторг связи с Англией. Подчиняясь воле Шуваловых, он уже не возражал, чтобы Россия объявила войну Пруссии, против которой теперь сражалась и Франция. «Окоротить “Надир-шаха”» в конце концов было и его желанием.

Борьба со всемогущим великим канцлером, как водится, поначалу велась на периферийных участках, удары направлялись против второстепенных лиц, ему служивших, и главное лицо постепенно лишалось помощников и верных адептов и агентов. Бестужев ещё сопротивлялся, ему даже удалось прогнать с должности секретаря КИД ставленника Шуваловых Д.В. Волкова и поставить вместо него своего человека — Пуговишникова, до этого служившего при Петре Фёдоровиче связным по любовным делам. Но Шуваловы парировали это поражение ещё более мощным ударом: они свалили заведующего канцелярией барона И.А. Черкасова и поставили на его место А.В. Олсуфьева, тайного врага канцлера. «Таким образом, — писал французский посол Лопиталь в конце 1757 года, — Олсуфьев будет единственным хранителем драгоценностей и денег её величества и будет производить все расходы на её одежду и гардероб».

Ныне это может показаться нам странным и даже смешным, чтобы первый министр, формально не отстранённый от своей должности, лишившись возможности распоряжаться гардеробом Елизаветы Петровны, автоматически терял влияние на внешние дела государства! Но таковы были нравы «галантного» века и правила придворного этикета.

Месть была жестокой — это был конец.

Говорят, что за битого десять небитых дают. Вряд ли эту пословицу можно было применить теперь к Бестужеву-Рюмину. Жизнь жестоко била этого человека и в конце концов добила.

Расследование по делу Апраксина имело своей целью добраться в первую очередь до канцлера. Так что Алексей Петрович отлично понимал, чем всё это могло закончиться. В субботу 26 февраля 1758 года он был арестован. В этот день проходили два правительственных заседания, и канцлер, вероятно, чувствуя грозу над своей головой, не поехал ни на одно из них и остался дома. Но поступило приказание Елизаветы явиться, и Алексей Петрович был вынужден поехать. Его арестовали у дворцового подъезда сразу, как только он вылез из коляски. Один из братьев Воронцовых так описал это событие:

«В соседней комнате находился наготове гвардейский капитан. Маршал, князь Трубецкой, непримиримый враг Бестужева, взялся объявить ему его опалу и сделал это довольно бессердечно, собственноручно сорвав с него Андреевскую ленту… Затем позвали гвардейского капитана, сопровождавшего Бестужева домой. Отряд гвардейцев окружил карету, а в доме его уже стоял усиленный караул».

После ареста Бестужева наследник престола Пётр Фёдорович приветствовал Лопиталя сияющим от радости лицом и словами:

— Как я жалею, маркиз, что мой бедный друг Шетарди уже умер! Это известие доставило бы ему столько удовольствия!

Есть данные о том, что падению великого канцлера сильно посодействовал его камергер Брокдорф, сделавший на него донос. Бедный голштинец! Его беспечная радость по поводу крушения русского патриота скоро, слишком скоро отзовётся ему непредвиденными бедами и страданиями.