Бестиариум. Дизельные мифы - [18]

– Этих-то? – Гудзь задумчиво почесал кончик сизого носа. – Так колдуны же, вот и стерегут. За ними чуть недоглядел – потом в два ковша не расхлебаешь.

Чего угодно ожидал я, только не такой глупости. Стало немного обидно, что сержант разговаривает со мной, как с ребенком.

– Шутите, товарищ сержант?

– И рад бы, братец. Рад бы… – Тяжелый вздох у сержанта получился очень даже натуральным. – Да только какие уж тут шутки. В июле их сюда пригнали, аккурат двадцать пятого дня. Как раз в субботник угодили. Этих десять человек, да пятнадцать бойцов охраны, да майор наш. А при ем, значит, бумага с самого верху, чтобы всяческую поддержку оказывали и прихоти выполняли. С тех пор и носимся с этой шайкой, как дурни с писаной торбой.

– И что ж, много народу с тех пор заколдовали? – Я решил поддержать шутку сержанта.

Тот, однако, юмора не оценил, угрюмо зыркнув на меня из-под седых бровей.

– Зря не веришь, паря. Оно, конечно, понятно – я сам попервой не очень-то верил. Бойцы, те, что с Фишбейном приехали, говорили, что колдунов этих со всего Союзу собирали – якутов, бурятов, карелов. Даже здесь, на месте уже, пару ненцев прихватили и одного долганина. Баяли, мол, даже самурая какого-то везли, да тот, паскуда косоглазая, себе шею скрутил по дороге. И, скажу я тебе… как тя звать-то?

– Макар, – отрекомендовался я. – Макар Смага.

– Так вот, скажу я тебе, Макар, большое благо, что Фишбейн их из поселка увел. Трех дней не прошло, как там, в излучине кочевье стало, туда они всем скопом и перебрались. А до тех пор в Диксоне такая чертовщина творилась, что не только в колдунов, в Господа бога уверуешь!

– Я атеист, – на всякий случай сказал я.

– Атеист, не атеист, а поваландаешься с этим жидом с мое, тоже во всякую чертовщину верить начнешь, – сержант смачно сплюнул, обозначив свое отношение к майору. – И еще тебе скажу, не к добру он на тебя глаз положил.

– Это почему не к добру?

– Да потому что он сам колдун, еще пострашнее тех, кого сторожит!

Не зная, как реагировать на упорство попутчика, я промолчал. Шутка, и в самом начале не казавшаяся смешной, начинала приедаться.

– Не веришь, значит? – сдвинув брови, Гудзь пытливо оглядел мое лицо. – Хорошо… А слышал, что он себе под нос бормотал, когда я ему про крейсер выдал?

– Что-то про помполита и пожар?

– Ага, оно самое. Так вот это, брат Макар, последняя радиограмма, которую мы приняли с тонущего «Александра Сибирякова». Слово в слово.

Что сказать на это, я решительно не представлял, ведь совершенно точно – майор узнал о потопленном ледоколе одновременно с нами. Видимо, недоумение на моем лице отразилось так явно, что Гудзь, выплюнув изжеванный ус, невесело хохотнул.

– Так-то, паря! Необычный он человек, Фишбейн наш. А временами так вовсе задумаешься – а человек ли? Знаешь, что он про тебя сказал? Разум, говорит, простой и чистый, прекрасно, мол, подойдет.

– Для чего подойдет? – Я глупо моргнул.

– Поди знай? Если так интересно, сам у него и спроси. А теперь давай-ка в галоп, а то наш лупоглазый уже зыркать начал.

И, оставив меня в глубочайшем смятении, сержант перешел на тяжелую трусцу.

– «Адмирал Шеер», по классификации – тяжелый крейсер. По факту – «карманный линкор». Две орудийные башни, на три ствола каждая. Три крупнокалиберных зенитных орудия. Два гидросамолета…

В кожаном ранце нашелся странной конструкции бинокль с незнакомыми мне пиктограммами, нанесенными прямо на линзы. Его товарищ Фишбейн сунул в мою руку. Сам же он следил за кораблем, слегка щурясь за стеклами своих удивительных очков. Прильнув к окулярам, я сперва отпрянул в испуге, настолько близкими и реальными показались фигуры немецких матросов. Но вскоре, с осторожностью повторив опыт, я восхищенно наблюдал, как снуют по далекому кораблю люди, точно находился на расстоянии вытянутой руки от них.

– Экипаж – чуть больше тысячи офицеров и матросов…

Характеристики линкора товарищ Фишбейн зачитывал, словно перед ним находилась подробная инструкция. И откуда только брались эти знания? Вообще, если верить Гудзю, так же безэмоционально майор мог выдать всю подноготную любого бойца нашего отделения, да и вообще любого служивого человека, с кем ему приходилось сталкиваться. И это чертовски пугало. Безобидный с виду, товарищ Фишбейн уже нагонял на меня неконтролируемую жуть. Первые робкие ростки беспокойства, взошедшие после разговора с сержантом, существенно подросли уже в Диксоне. Прибыв на место, мы, против ожидания, отправились не к главе поселковой администрации, а прямо к береговой батарее. Там майор достал из ранца старинную стеклянную чернильницу и принялся чертить на пушках странные символы, бормоча под нос неразборчивые слова. Он, как собака, обнюхивал орудия, ощупывал каждый миллиметр, чуть ли не пробовал их на зуб, заглянул даже в 158-миллиметровые жерла обеих пушек и что-то прошептал в бездонную смертоносную черноту. Оседлав стволы верхом и удерживая равновесие одними ногами, Фишбейн обмакивал кисточку в чернила и старательно вырисовывал чарующе-сложную узорчатую вязь.

Я всегда робел в его присутствии, но считал, что это обычная робость подчиненного перед высоким начальством. Когда же майор пояснил, что в чернильнице не краска, а кровь, и что значки, которые он чертит на пушках, нужны для улучшения технических характеристик орудий, я решил, что это, скорее, естественные опасения нормального, здорового человека, находящегося рядом с сумасшедшим. И только когда я увидел, как береговая батарея один за одним кладет снаряды прямехонько во франтовато гарцующий на волнах немецкий линкор, сама же при этом оставаясь неуязвимой, я начал испытывать к странному энкавэдэшнику уважение, круто замешанное на мистическом ужасе.